Рецепция института абстрактной распорядительной сделки в российское гражданское право — необходимость или безосновательная идея?

В современной цивилистической доктрине активно обсуждается возможность использования конструкции распорядительной сделки в российском гражданском праве. Решение данного вопроса ставит перед нами проблемы теоретического и практического порядка.

Прежде всего, институт распорядительных сделок берет свое начало в римском праве, преломляется посредством его рецепции в германском законодательстве и продолжает существовать на территории некоторых европейских правопорядков континентально-правовой семьи в модифицированном виде. Однако насколько распорядительные сделки целесообразны сегодня даже в рамках германской научно-правовой и практической парадигмы? Где в российском законодательстве и практике мы сможем найти их проявление? И почему имплементация абстрактных распорядительных сделок нецелесообразна для нашей страны?

Компаративный анализ

В теоретическом отношении проблемы использования института распорядительной сделки раскрываются прежде всего через призму правовой природы исполнения, которое выступает в качестве имманентной цели любого обязательства.

Исторические предпосылки существования распорядительной сделки прослеживаются еще в римском праве в виде traditio ex iusta causa — передачи владения вещью на законном основании, в результате которой у получающего вещь лица возникает право собственности.

Традиция как исполнение обязательства предполагала не только соглашение сторон относительно перехода права собственности, но также законное основание (causa) — сделку.

И. Б. Новицкий акцентировал внимание на том, что «римское право отчетливо разграничивало обязательственный договор об отчуждении вещи (куплю-продажу) и само отчуждение в смысле перехода права собственности (передачу вещи)». Ф. К. Савиньи в своей «Системе современного римского права» подчеркивал, что право собственности в римском праве переходило путем традиции вне зависимости от действительности основания — договора купли-продажи.

Следуя за последним, германские пандектисты (Г. А. Хайсе, Г. Ф. Пухта, Г. Дернбург, Б. Виндшейд и др.) рассматривали римскую traditio как abstrakter dinglicher Vertrag — абстрактный вещный договор. Для перехода права собственности по договору (поэтому договор именуется «вещным») наряду с физической передачей вещи требовалась только воля обеих сторон соответственно перенести и приобрести собственность, что подчёркивает договорную природу традиции.

Преследуемая же при этом цель (causa) помещалась на уровень индивидуальных мотивов, абсолютно иррелевантных для права: собственность могла переходить и при отсутствии соглашения по поводу правового основания (например, когда отчуждатель желал передать право собственности на основании договора купли-продажи, а приобретатель — получить его на основании дарения).

Кроме того, абстрактный характер римской традиции как вещного договора выражался в том, что безосновательная передача вещи, как правило, влекла за собой предъявление actio in personam.

Наиболее развернутое освещение распорядительные сделки получили в германской научно-правовой парадигме, которая исходит из т.н. принципа разделения (Trennungsprinzip) сделок на обязательственную, в результате которой имеет место установление обязательственно-правовой связи (в частности, заключение договора и возникновение правовых притязаний сторон), и вещную (распорядительную), в рамках которой в результате соглашения происходит непосредственное (фактическое) перенесение: а) владения вещью либо б) имущественного права требования. Именно традиция составляет одну из ключевых, сущностных характеристик механизма распорядительных сделок в Германии.

Обозначенное отделение распорядительных сделок от обязательственных, помимо стремления пандектистов к научной систематизации, обосновывается также тем, что обязательственная сделка создает исключительно обязательственное отношение и ничего не меняет в вещно-правовой сфере совершивших ее лиц.

Для такого изменения необходима новая — распорядительная — сделка, которая есть исполнение обязательственного договора. Именно распорядительная сделка уменьшает актив распорядителя.

Отсюда ключевой смысл выделения конструкции распорядительной сделки — в защите управомоченного субъекта (конечного приобретателя) от необоснованного вмешательства третьих лиц в его правовое положение — без обладания распорядительной властью перенос права (т.е. совершение распорядительной сделки) ipso iure становится невозможным.

Так, посвященный обязательственному праву § 433 Германского гражданского уложения 1900 года регулирует вопрос о праве требования покупателя к продавцу по договору о поставке определенного товара в конкретный срок, однако переход права собственности на поставленный товар разрешается § 929 (раздел вещного права).

Кроме того, германский подход к распорядительной сделке (Verfügungsgeschäfte) исходит из того, что последняя не ограничивается только передачей права собственности или права требования (цессия, заявление о зачете, прощение долга). Она может выражаться также в обременении права собственности ограниченным вещным правом (например, узуфруктом, сервитутом, правом залога), дереликции. Однако это не означает, на наш взгляд, что концепт распорядительной сделки может рассматриваться как имеющий универсальный характер, имманентно предполагающий кодифицированное оформление данного правового института.

Как указывает М. М. Агарков, немецкий ученый П. Ортман (Oertmann) по-иному обозначает дихотомию сделок, различая в ней хозяйственные (Wirtschaftsgeschäfte) и специфические сделки (Spezifische Rechtsgeschafte). Первые позволяют получить «хозяйственный результат: обмен благ, дарение, возмездное или безвозмездное предоставление пользования». Вторые направлены на «достижение правового результата (традиция, составление векселя, отречение, перевод долга, уступка требования)».

В комментарии к § 929 проекта ГГУ разработчики специально указали, что Einigung (вещный договор) по определению является абстрактной юридической сделкой, и именно это указание стало главным основанием вывода о закреплении в германском законодательстве второй логической составляющей единого концепта распорядительных сделок — принципа абстрактности (Abstraktionsprinzip), в соответствии с которым:

1) распорядительная и обязательственная сделки являются, с точки зрения их оценки на предмет действительности, самостоятельными по отношению друг к другу;

2) для перехода собственности безразлично, существует ли единение относительно causa traditionis (основания передачи).

Профессор Х. Коциоль в этом смысле подчеркивает, что «активная защита принципа абстрактности отчасти вызвана чрезмерно широким пониманием права на оспаривание сделки, совершенной вследствие ошибки, вредность которой для оборота уравновешивается благоприятностью для оборота принципа абстрактности».

По замечанию К. Цвайгерта и Х. Кётца, «на практике… германский принцип абстрактности больше нарушается, чем соблюдается».

Так, например, предлагается обязательственную и распорядительную сделки как составляющие единство в плане экономическом рассматривать и с юридической точки зрения в качестве единой сделки, применяя к последней § 139 BGB, согласно которому ничтожность части сделки (к примеру, обязательственного договора об отчуждении вещи) влечёт ничтожность сделки в целом (включая и вещный договор о переходе права собственности).

Другой широко используемый способ обхода принципа абстрактности — толкование распорядительной сделки как совершённой под условием о том, что право собственности перейдёт лишь в случае действительности обязательственной сделки-каузы.

В других правопорядках (Австрия, Швейцария) модель распорядительных сделок, в противоположность принципу абстрактности, построена на т.н. принципе каузальности, в соответствии с которым действительность распорядительной (вещной) сделки «зависит от наличия «правового основания» — титула, роль которого выполняет «основная» («обязательственная») сделка». Следовательно, недействительность первого договора влечет за собой недействительность всех последующих заключенных договоров.

Допустим, А продал вещь Б, а тот — В, и договор купли-продажи между А и Б был признан недействительным (например, по причине обмана). Б, не став собственником, в силу принципа nemo ad alium plus juris transferre potest, quam ipse habet, не передал В право собственности, в результате чего A может истребовать данную вещь у В, предъявив виндикационный иск.

В противоположность германскому опыту, во Франции исторически сложилась консенсуальная модель заключения договора, которая проистекает из идеи Гуго Гроция о том, что «для перехода права собственности по природе не требуется обязательно фактической передачи», а достаточно лишь одного соглашения (изъявления воли сторон).

Вместе с тем в рамках научной полемики Р. Саватье указывает на существование как договоров, которые являются основанием возникновения обязательства (и имеют целью переход от должника к кредитору определенного имущества как объекта обязательства), так и договоров о передаче вещей, создающих у приобретателя вещи право требования: а) ее фактической передачи и б) относящихся к ней гарантий.

В странах common law (США, Великобритания) момент и способ перехода права собственности отнесены на уровень свободного волеизъявления контрагентов и в случае отсутствия последнего индивидуализируются в императивной форме.

Отечественное регулирование института распорядительных сделок имеет свою эволюцию.

Дореволюционное право не рассматривало договор в качестве способа приобретения права собственности (последнее возникало в результате передачи движимого имущества либо ввода во владение недвижимостью). В этом смысле Г. Ф. Шершеневич подчеркивает, что «договору чуждо установление вещной связи — он создает лишь право требования». Кроме того, И. А. Покровский полагал, что «обязательство непосредственно отношения между кредитором и какой-либо вещью не создает: такое отношение может явиться только как результат исполнения обязательства».

ГК РСФСР 1922 г. (ст. 66) в отношении индивидуально-определенных вещей императивно исходил из того, что договор купли-продажи переносил собственность solo consensu, т.е. одновременно порождал обязательства и составлял распорядительный акт. Применительно к моменту возникновения права собственности на вещи, определяемые родовыми признаками, закреплялась система традиции.

ГК РСФСР 1964 г. (ст. 135), Закон «О собственности в РСФСР» 1990 г. (ст. 7), Основы гражданского законодательства Союза ССР и республик 1991 г. (п. 2 ст. 50) в качестве диспозитивного правила обусловливали факт возникновения права собственности (права оперативного управления) у приобретателя имущества по договору моментом передачи вещи.

Согласно современному ГК РФ (п. 2 ст. 218, п. 1 ст. 223), для перехода права собственности необходимо не только наличие договора, но и акт фактической передачи вещи. Если речь идет о недвижимом имуществе, также требуется его государственная регистрация (ст. 131, п. 1 ст. 551 ГК РФ).

Теоретические предпосылки функционирования института

В рамках научной дискуссии относительно возможности использования института абстрактной распорядительной сделки в российской гражданско-правовой традиции одни исследователи (например, А. В. Егоров, Е. А. Крашенинников) выступают за его официальную имплементацию, другие (в частности, Е. А. Суханов, М. А. Церковников, Н. Б. Щербаков) mutatis mutandis высказываются против.

Сторонники анализируемого института (также, например, Я. Шапп) аргументируют свою позицию тем, что выделение распорядительных сделок может быть обусловлено необходимостью дать возможность их оспаривания по самостоятельным основаниям, в частности, в связи с пороками воли.

Так, например, покупатель (кредитор) силой отбирает у продавца, находящегося в просрочке, продаваемую вещь. Здесь право должно встать на пути самоуправства покупателя.

Кроме того, принцип абстрактности передачи права собственности снижает количество правовых условий, от которых зависит действительность ее приобретения. Это уменьшает возможности оспаривания полученного по абстрактной передаче права и усиливает защиту конечного приобретателя: он освобождается от необходимости исследовать правовое основание, на котором отчуждатель приобрел право собственности, а отчуждатель, что иногда более существенно, в такой ситуации не должен доказывать действительность обязательственного договора, по которому он приобрел данную вещь.

Таким образом, абстрактная модель обеспечивает условия для динамичного и одновременно стабильного гражданско-правового оборота, при котором риск оспаривания приобретаемого права сведён к минимуму.

Вместе с тем, абстрактная модель уступки права требования как распорядительной сделки защищает должника, избавляя последнего от двойного (и цеденту, и цессионарию) исполнения своей обязанности (например, уплаты денег) в случае признания обязательственной сделки (например, договора купли-продажи) недействительной.

Позиция противников введения института абстрактных распорядительных сделок строится, в частности, на следующих аргументах.

Во-первых, защита приобретателя, которая достигается при абстрактной модели, имеет много общего с той защитой, которая предоставляется добросовестному приобретателю, поверившему в видимость того, что отчуждатель управомочен передать право собственности. Обе эти защиты направлены на уменьшение случаев, когда у приобретателя может быть отобрана вещь.

Если действующее ГГУ содержит институт защиты добросовестного приобретателя (§ 932 ГГУ), то возникает закономерный вопрос — зачем оно предусматривает второе средство защиты этого же приобретателя?

Получается, что для выполнения одной задачи правопорядок использует сразу два инструмента, причем принцип абстрактности имеет существенный недостаток — он применяется объективно, т. е. вне зависимости от субъективной стороны действий конечного приобретателя (не важно, знал ли он или должен был знать о недействительности основного договора). Принцип абстрактности не различает добросовестного и недобросовестного приобретателя права собственности, а это идёт вразрез с общими началами частного права, ибо публичный интерес заключается в том, чтобы весь оборот в смысловом фарватере п. 3 и п. 4 ст. 1, п. 5 ст. 10 ГК РФ был основан на bona fides.

В этой связи ряд современных германских учёных (профессор Дробниг, ван Влиет Л.П.У., Г. Кронке, В. Виганд) подчеркивают, что дублирование института защиты добросовестного приобретателя (§ 932 ГГУ) абстрактной моделью перехода права собственности есть явный недочёт разработчиков проекта ГГУ.

Причина этого дублирования заключается в том, что до принятия ГГУ общее право Германии (gemeines Recht) не содержало какой-либо защиты добросовестного приобретателя на случай отчуждения вещи неуполномоченным лицом.

В первом проекте ГГУ такая общая защита также отсутствовала. Однако на более поздней стадии подготовки институт добросовестного приобретателя всё-таки был введён. Разработчики проекта не пришли к общему согласию о том, что принцип абстрактности для защиты третьих лиц уже больше не нужен, что, видимо, и обусловило сохранение абстрактной модели в ГГУ.

Таким образом, абстрактная модель распоряжения предоставляет обороту максимальную защиту, но делает это в ущерб принципу добросовестного ведения дел.

Во-вторых, из абстрактного характера распорядительной сделки вытекает, что даже при недействительности обязательственного договора право собственности всё-таки переходит к приобретателю.

Однако правоприобретение в данном случае остается порочным, поскольку для него отсутствует «правовое основание» (Reghtgrund), что для отчуждателя означает возможность предъявления к приобретателю кондикционного иска. Следовательно, в германском праве требование о наличии правового основания всё-таки имеет значение для перемещения имущества, однако, не на момент создания обязательства (как при каузальной модели), а позже — после того, как обязательство уже исполнено.

Иск из неосновательного обогащения, по сравнению с виндикацией, может быть предъявлен только к тому лицу, в пользу которого была совершена передача имущества.

В результате собственник в правопорядках, где действует каузальная модель (Австрия, Швейцария), лучше защищён, поскольку ему предоставляется абсолютная защита, которую он может искать в отношении любого лица, у которого окажется его вещь. В связи с этим профессор Р. Циммерманн пишет, что с введением в Германии абстрактности передачи «мы имеем дело с неудачными попытками регламентации исполнения обязательства (передаточная solvendi causa) и излечением соответствующего заболевания посредством condictio indebiti».

Таким образом, абстрактная модель предоставляет сравнительно слабую защиту собственнику в виде кондикционного иска.

В-третьих, отечественному частному праву свойственен принцип «каузальной традиции» (что подчеркивал, в частности, Д. И. Мейер), в связи с чем отсутствует необходимость в рецепции абстрактной модели распоряжения. В целях защиты конечного приобретателя от неуправомоченного отчуждателя в российском праве имеются свои правовые институты например, ст. 302 ГК РФ — доктрина защиты добросовестного приобретателя [договорным] иском об убытках/неустойке к отчуждателю, который продал чужую вещь, возмездно выбывшую от собственника помимо его воли; или правила о последующем одобрении сделок).

Однако проблема состоит в том, что ст. 302 ГК РФ распространяется только на вещи. Возникает вопрос — как защищать добросовестных приобретателей, например, прав требования?

Возможных вариантов решения здесь, видимо, два:

Первое: мы распространяем ст. 302 ГК РФ не только на вещи и вводим понятие «добросовестного приобретателя права». Однако в большинстве случаев невозможно найти внешнюю видимость права (требования), без чего практически невозможно конструирование фигуры добросовестного приобретателя. Кроме того вызывает сомнение сама необходимость защиты прав несостоявшегося приобретателя права, поскольку право требования как объект оборота: а) в подавляющем большинстве случаев ценно не своим объектом, (например, возврат суммы займа), а своей стоимостью, и поэтому б) почти всегда без ущерба для цессионария может быть заменено требованием об уплате компенсации за невозможность реализовать недействительное или несуществующее требование к должнику.

Второе: мы вводим принцип генеральной абстрактности, т.е. не только в отношении цессии, но и применительно к обороту вещей. Однако это фактически упразднит фигуру добросовестного приобретателя (т.к. абстрактность распоряжения должна приводить всякий раз к возникновению права собственности у приобретателя), что приведет к нарушению баланса между интересами собственников и гражданского оборота в целом, а это негативно повлияет на определенность принципа стабильности и неприкосновенности собственности.

Распорядительные сделки в отечественной практике

Несмотря на дискуссионность вопроса о возможности использования в российском гражданском праве идеи распорядительной сделки, в практической плоскости можно проследить определенную динамику относительно данной конструкции.

Так, впервые понятие распорядительной сделки было употреблено в п. 17 Информационного письма Президиума ВАС РФ № 52 от 31 мая 2000 года, который в качестве таковой признал перевод валютных ценностей (валютную операцию) по договору.

Кроме того, в ч. 3 ст. 61.1 ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» обозначено, что правила об оспаривании сделок должника в преддверии банкротства могут применяться к оспариванию действий, направленных на исполнение договорных обязательств.

Вместе с тем из п. 11 ст. 21 Федерального закона «Об обществах с ограниченной ответственностью» следует, что нотариальному удостоверению подлежит не договор, порождающий обязательство передать доли покупателю, а распорядительная сделка, непосредственно направленная на перенос права (отчуждение долей) во исполнение договора.

В этом же ключе высказался Президиум ВАС РФ, который в п. 1 своего Информационного письма № 120 от 30 октября 2007 года закрепил принцип разделения: а) договора, создающего обязательство уступить, и б) совершаемой во исполнение последнего уступки права требования как распорядительной сделки, что подчеркивает возможность применения к цессии норм главы 9 ГК РФ.

Далее Президиум ВАС РФ придерживался аналогичного подхода. Свидетельством тому может служить вынесенное им постановление по следующему делу.

Между сторонами был подписан акт приема-передачи документов, в котором было указано, что цедент при передаче документов подтверждает действительность всех передаваемых цессионарию прав требования денежных средств к должнику.

Истец требовал признать недействительным договор уступки права требования и применить последствия недействительности сделки. Суд, руководствуясь принципом разделения и отказывая в удовлетворении исковых требований, подчеркнул, что воля сторон на передачу права была выражена именно в оспариваемой сделке (подписанием которой был определен момент перехода права) и действиях сторон во исполнение заключенного договора.

Периодически в судебной практике встречаются дела, в которых не договор, а действия по исполнению обязательства, не будучи expressis verbis названы сделками, признаются недействительными по правилам ст. 168 ГК РФ.

Также существуют позиции судов, которые полагают невозможным существование конструкции распорядительных сделок в отечественном гражданском праве. Например, в апелляционном определении от 20 сентября 2016 года по делу № 33-38139/2016 Московский городской суд констатировал, в частности, что «односторонний акт передачи квартиры не является сделкой по своему содержанию, а [представляет собой] лишь подтверждение обязательств, предусмотренных договором участия в долевом строительстве, а потому не может быть признан недействительным».

Заключение

Такой точечный динамизм правотворчества и арбитражной практики позволяет сделать вывод о том, что имплементация абстрактных распорядительных сделок, как минимум, транслятивного порядка (по передаче вещных прав) в российское частное право, с учетом его исторических и социально-экономических особенностей, не представляется целесообразной: это «объективно неубедительное решение». Объявление сделок по уступке прав требования (обязательственных прав) в качестве распорядительных, на наш взгляд, не придаст какой-либо самостоятельной практической ценности для отечественного гражданского оборота.

Конструкция абстрактной распорядительной сделки ещё могла бы быть полезна для обеспечения надёжности гражданского оборота и защиты добросовестного приобретения в XIX в., когда возможность приобретать ipso iure собственность от неуправомоченного лица еще не получила общего признания.

В современных же условиях введение абстрактной модели распоряжения скорее придаст больше стимулов к недобросовестному поведению в гражданском обороте, нежели стабилизирует последний, а также, как справедливо однажды отметил профессор Тим Лассен, подорвёт реализацию принципа единообразия судебной практики.

Соответственно закреплять её в ГК РФ, как поступил, например, эстонский законодатель, сегодня нецелесообразно, а в международном контексте такое решение явно диссонировало бы с происходящими в настоящее время в Европе процессами унификации частного права. Что касается самих распорядительных сделок, то их применение должно осуществляться точечно.