О реституции, природе взыскания доходов с неосновательного обогащения (п. 1 ст. 1107 ГК) и исковой давности

1. Введение

В начале декабря прошлого года СКЭС ВС РФ (далее также – Коллегия) вынесла довольно неожиданное определение, которым отменила ранее принятые судебные акты нижестоящих судов о взыскании на основании п. 1 ст. 1107 и пп. 3 ст. 1103 ГК доходов, извлечённых ответчиком вследствие использования сумм неосновательного обогащения, полученных по недействительной сделке, и прекратила производство по делу в этой части ввиду тождественности иска. Обосновала она это тем, что ранее истец уже получил с ответчика на указанную сумму неосновательного обогащения «законные» проценты в соответствии с п. 2 ст. 1107 ГК. Коллегия, таким образом, исходила из того, что последние должны рассматриваться как доходы, взыскание которых строго альтернативно и несовместимо со взысканием доходов по п. 1 той же статьи.

Определение было вынесено по итогам рассмотрения кассационной жалобы ПАО «Банк «Финансовая корпорация Открытие» (далее – банк «Открытие») на постановление Девятого ААС от 05.04.2024 и постановление АС Московского округа от 09.07.2024 по делу № А40-122125/2021. Предыстория этого дела такова.

В рамках процедуры несостоятельности (банкротства) АО «Инвестиционный торговый бизнес Холдинг» (далее – холдинг) апелляционным судом на основании п. 2 ст. 61.2 Федерального закона от 26.10.2002 № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» (далее – Закон о банкротстве) признаны недействительными операции по перечислению холдингом в 2015 году денежных средств ПАО «Росгосстрах Банк» (правопредшественнику банка «Открытие»; далее – РГС-банк) в счет исполнения обязательств по кредитному договору. С РГС-банка в пользу холдинга взыскана указанная сумма. Судебный акт исполнен РГС-банком 21.09.2020. Впоследствии, в 2023 году, с банка «Открытие» в пользу холдинга дополнительно взысканы денежные суммы в качестве процентов, предусмотренных п. 2 ст. 30 ГК, начисленных по 20.09.2020 на взысканную ранее сумму с учётом годичного срока исковой давности.

Затем, 09.06.2021, холдинг обратился в АС города Москвы с иском о взыскании с банка «Открытие» на основании п. 1 ст. 1107 ГК также сумм неосновательного обогащения в виде полученного ответчиком дохода и возмещения убытков. Истец ссылался на то, что РГС-банк, осуществляя деятельность по выдаче кредитов третьим лицам, в период с 30.07.2015 по 21.09.2020 извлек доход от использования суммы, полученной от холдинга по расчётным операциям, признанным недействительными. Решением АС города Москвы от 02.11.2021 в удовлетворении иска было отказано.

Вышестоящая инстанция не согласилась с этим решением. Постановлением Девятого ААС от 05.04.2024 оно было отменено и с банка «Открытие» в пользу холдинга взыскано неосновательное обогащение в виде указанного дохода за вычетом суммы процентов, взысканной ранее; в удовлетворении иска в остальной части было отказано. Это постановление 09.07.2024 оставил без изменения АС Московского округа. Признавая требования холдинга частично обоснованными, обе судебные инстанции сочли, что к исковому требованию ex п. 1 ст. 1107 ГК применяется общий трёхлетний срок исковой давности.

Банк «Открытие», полагая, что иски о взыскании денежных средств на основании п. 1 и п. 2 ст. 1107 ГК имеют тождественную правовую природу, и, кроме того, считая ошибочным вывод судов об отсутствии оснований для применения к таким искам годичного срока исковой давности, обратился в ВС РФ с кассационной жалобой, в которой просил постановления судов апелляционной инстанции и округа в части взыскания с него денежных средств отменить.

СКЭС ВС РФ упомянутым ранее определением от 13.12.2024 признала данную аргументацию обоснованной и, удовлетворив кассационную жалобу, указала следующее:

«Рассматривая нормативное соотношение положений пунктов 1 и 2 статьи 1107 ГК РФ, судам следовало исходить из того, что оба эти пункта обладают тождественной правовой природой и посвящены одному и тому же способу защиты права – истребованию неправомерных доходов. Об этом свидетельствуют как название упомянутой статьи, так и ее содержание. Различие между двумя пунктами применительно к обогащению в деньгах заключается лишь в наборе доказательств, которые использует истец: при расчете дохода со ссылкой на пункт 2 статьи 1107 ГК РФ он применяет абстрактный метод, основанный на презумпции равенства процентов, установленных статьей 395 ГК РФ, минимальному уровню дохода на капитал; при расчете на основании пункта 1 той же статьи Кодекса – использует дополнительные доказательства того, что ответчик получил (должен был получить) доход, превышающий минимальный. <…> В рассматриваемом случае по настоящему делу остались без изменения <…> и основание иска – пользование банком «Открытие» в один и тот же период времени денежными средствами холдинга, полученными по недействительным расчетным операциям, и предмет иска – требование холдинга о взыскании с банка «Открытие» неполученного дохода, образовавшегося за указанный период пользования деньгами. Стороны двух названных споров также совпадают»

Данное дело ставит ряд вопросов, имеющих не только сугубо практическое, но и теоретическое значение, поскольку позиция ВС РФ по нему, казалось бы, переворачивает устоявшиеся представления по соответствующим проблемам.

2. О субсидиарности применения гл. 60 ГК к реституционным требованиям в связи с недействительностью сделки

В обсуждаемой позиции СКЭС ВС РФ важную роль играет отношение зависимости (выражающееся в субсидиарности) между нормами, с одной стороны, п. 2 ст. 167 ГК, а с другой – гл. 60 ГК. Статья 1103 ГК, помещённая в гл. 60 ГК, предусматривает ряд охранительных требований, правила о которых содержатся в иных разделах ГК, но к которым нормы указанной главы применяются субсидиарно.

Субсидиарность применения норм гл. 60 ГК к требованию о возврате исполненного по недействительной сделке и иным требованиям, предусмотренным ст. 1103 ГК, означает, что они применяются в случае, когда нормами об этих требованиях, в частности о реституции, не урегулированы некоторые аспекты имущественных отношений сторон, урегулированные, напротив, гл. 60 ГК; при этом такое применение происходит дополнительно к применению норм об этих требованиях, в том числе о реституции. Впрочем, в судебной практике встречаются случаи, когда реституция оказывается вообще неприменимой, например потому, что одна из сторон не может вернуть в натуре полученное предоставление, но у другой стороны образовалось обогащение: в таких случаях, несмотря на неприменимость реституции, ВС РФ высказывается за взыскание этого обогащения по нормам гл. 60 ГК, обосновывая это ст. 1103 ГК: субсидиарность при этом означает, следовательно, применение соответствующих норм вместо норм о реституции.

При этом субсидиарность норм о неосновательном обогащении не может означать обратную зависимость, а именно, что нормы, регулирующие отношения, к которым субсидиарно применяется другая норма, предусматривающая некоторое дополнительное требование (в частности, имеющий значение в данном деле п. 1 ст. 1107 ГК), должны применяться к этому последнему. Так, например, специальная норма п. 2 ст. 181 ГК, рассчитанная именно на реституцию, не может применяться к возмещению дохода по п. 1 ст. 1107 ГК, но подробно к этому вопросу ещё предстоит вернуться позже (см. ниже §6).

3. О природе «реституции»

Другая важная проблема, имевшая значение для правильного разрешения спора, связана с пониманием природы реституции и иных, сопутствующих ей правоотношений. Что именно принято понимать под «реституцией» в российском гражданском праве? И означает ли субсидиарное (в силу пп. 1 ст. 1103 ГК) применение нормы п. 1 ст. 1107 ГК к отношениям сторон недействительной сделки, что предусмотренное этой нормой требование является в этом случае реституционным (в смысле п. 2 ст. 167 ГК)?

Правовая природа любого требования не может зависеть от той или иной конкретной сферы применения предусматривающей его нормы. Она определяется в первую очередь спецификой основания возникновения требования (из чего оно возникает) и его предмета (на что требование направлено). С точки зрения механизма правового регулирования, тот или иной факт в силу определённых присущих ему свойств, признаваемых правопорядком юридически значимыми, предусматривается гипотезой правовой нормы, а указанные его свойства предопределяют характер связываемых с ним правовых последствий, установленных в диспозиции той же нормы. Это общеизвестная аксиома.

Согласно господствующему мнению, такая мера, как реституция (п. 2 ст. 167 ГК), является совершенно особым средством, отличающимся от кондикции (требования о взыскании неосновательного обогащения) и иных гражданско-правовых охранительных мер. Это специальное значение данный термин приобрёл к середине XX века среди части представителей советской цивилистической доктрины, и к настоящему времени именно такое понимание реституции стало не только весьма распространённым, но и абсолютно преобладающим в российской юриспруденции.

По нашему же мнению, реституция в смысле п. 2 ст. 167 ГК – это собирательное понятие, обозначающее различные средства защиты, включая в том числе возврат неосновательного обогащения, что является главным видом компенсационной реституции (но помимо него есть и иные виды последней, а кроме компенсационной реституции существует ещё реституция владения – возврат той же вещи, которая была передана по недействительной сделке). Особенность состоит лишь в том, что в данном случае обогащение является следствием исполнения недействительной сделки, а его неосновательность вызвана именно недействительностью сделки. Более того, возврат неосновательного обогащения вообще, т.е. и не в связи с недействительностью сделки, – это тоже реституция, и именно в этом смысле английский термин restitution, итальянский restituzione и сходные с ними термины в других языках используются во всём мире: ведь латинский глагол restituere, от которого все они произошли, означает просто «возвращать», неважно каким юридическим средством.

Несмотря на всю спорность рассматриваемого понятия, которое является исключительно доктринальным, не имея какого-либо законодательного определения, в отечественной юриспруденции можно считать всё же господствующим подход, в соответствии с которым под реституцией в гражданско-правовом смысле принято понимать именно меру, предусмотренную п. 2 ст. 167 ГК.

Согласно данной норме «при недействительности сделки каждая из сторон обязана возвратить другой всё полученное по сделке, а в случае невозможности возвратить полученное в натуре (в том числе тогда, когда полученное выражается в пользовании имуществом, выполненной работе или предоставленной услуге) возместить его стоимость, если иные последствия недействительности сделки не предусмотрены законом».

Таким образом, согласно господствующему мнению, под реституцией в отечественном праве понимается возврат сторонами недействительной сделки друг другу всего полученного ими по этой сделке (реституция владения), а при невозможности возврата в натуре – возмещение стоимости полученного (компенсационная реституция).

4. О природе дополнительных требований, предусмотренных гл. 60 ГК, в том числе требования о взыскании дохода ex п. 1 ст. 1107 ГК

Субсидиарное применение гл. 60 ГК к правоотношениям реституции, о котором говорилось выше (см. §2), касается дополнительных требований, предусмотренных в гл. 60 ГК, в частности в п. 1 ст. 1107 ГК, о котором конкретно идёт речь в анализируемом деле. На стороне, обязанной к реституции, лежит также дополнительная обязанность выдачи или возмещения всех доходов, т.е. цивильных (гражданских, юридических) плодов (fructus civiles), которые она действительно извлекла (fructus percepti) или должна была извлечь (fructus percipiendi) из подлежащего возврату другой стороне имущества с того времени, когда она узнала или должна была узнать о неосновательности приобретения (п. 1 ст. 1107 ГК), а в случае применения данной нормы к отношениям сторон недействительной сделки, дополнительно к реституции, – когда она узнала или должна была узнать о недействительности сделки или об основании таковой, т.е. пороке сделки (что следует из толкования нормы абз. 2 п. 1 ст. 167 ГК).

При этом, однако, ст. 1103 ГК не может быть истолкована в том смысле, что предусмотренные нормами гл. 60 ГК требования, в том числе о взыскании дохода согласно п. 1 ст. 1107 ГК, становятся в силу их применения как дополнительных к соответствующим основным правоотношениям, указанным в ст. 1103 ГК, однохарактерными с такими основными правоотношениями и требованиями из них. Так, если незаконный владелец находящейся у него чужой вещи извлёк из неё доход, то предъявление ему – наряду с осуществлением виндикации – требования о взыскании этого дохода на основании п. 1 ст. 1107 ГК и пп. 2 ст. 1103 ГК (или непосредственно в силу абз. 1 ст. 303 ГК) не означает, что такое требование тоже является виндикационным, поскольку оно, в отличие от виндикации, (а) возникает не из самого факта незаконного владения, а из факта использования вещи и получения (или долженствования получения) дохода от этого и (б) направлено на иной результат, нежели выдача вещи, находящейся в чужом незаконном владении.

Этот очевидный вывод имеет значение для применения норм гл. 60 ГК, в частности п. 1 ст. 1107 ГК, и ко всем иным основным требованиям, перечисленным в ст. 1103 ГК, в том числе к требованию «о возврате исполненного по недействительной сделке» (пп. 1 ст. 1103 ГК), которое принято обозначать как «реституционное». Такое применение никоим образом не означает, что требование о возврате (возмещении) доходов, извлечённых или подлежавших извлечению из полученного стороной недействительной сделки имущества, «приобретает» ту же природу, что и основное требование, т.е. становится реституционным (в смысле п. 2 ст. 167 ГК): для подобного «превращения» нет каких-либо оснований, и ничто не говорит о том, что законодатель признаёт рассматриваемые дополнительные требования реституционными.

То, что субсидиарное применение норм гл. 60 ГК к реституционным требованиям не делает предусмотренные в этих нормах меры реституцией, вытекает прежде всего из отмеченного выше обстоятельства, а именно, что природа того или иного требования обусловливается (а) основанием его возникновения и (б) его предметом. Исходя из этого, мера, предусмотренная п. 1 ст. 1107 ГК, будучи применённой в дополнение к реституции, не становится от этого реституционной, потому что обязанность возвратить (или возместить) доходы, неосновательно полученные (или которые должны были быть получены) от подлежащего возврату в порядке реституции имущества, в отличие от реституционной обязанности:

а) возникает не из самого факта исполнения недействительной сделки, а из иного факта – извлечения (долженствования извлечения) таких доходов, например вследствие предоставления (реального или вменённого) обогатившимся банком кредитов, как в нашем случае: получение этих доходов напрямую не связано ни с недействительностью сделки, ни с её исполнением;

б) возврат или возмещение рассматриваемого дохода никак не тождественны возврату переданного по недействительной сделке имущества или компенсации его стоимости: возмещение дохода не есть возврат сторон в первоначальное положение, который понимается под реституцией, ибо на момент совершения и исполнения сделки указанного дохода у исполнившей стороны ещё не было, и его получение не могло быть вменено в обязанность другой стороне, принявшей предоставление по такой сделке.

Всё сказанное выше распространяется и на субсидиарное применение гл. 60 ГК к реституции в порядке п. 1 ст. 61.6 Закона о банкротстве, норма которого также не предусматривает (как и п. 2 ст. 167 ГК) дополнительной меры в виде взыскания доходов согласно п. 1 ст. 1107 ГК.

Учитывая сказанное выше о несовпадении природы двух требований, необходимо установить, какова в таком случае природа требования, предусмотренного п. 1 ст. 1107 ГК.

Что касается уже полученных доходов (fructus civiles percepti), предусмотренных п. 1 ст. 1107 ГК, то они составляют, на наш взгляд, неосновательное обогащение приобретателя, и требование об их взыскании является по своей природе кондикционным (в том смысле, который обычно придаётся этому термину в современной юриспруденции). Если же заявляется требование о возмещении доходов, фактически неполученных, но которые обогатившийся должен был получить (т.е. так называемый «вменённый» доход – fructus civiles percipiendi), то его правовая природа является спорной в доктрине и не может быть с определённостью установлена в рамках данной статьи. Как представляется, речь здесь должна идти о возмещении убытков в виде упущенной выгоды (п. 2 ст. 15 ГК), т.е. о внедоговорной ответственности.

В рассматриваемом деле, однако, имеют место доходы первого вида, поскольку в судебных актах, которыми иск частично удовлетворён, на основании представленных доказательств (заключения эксперта) был сделан вывод о получении этих доходов ответчиком. Следовательно, это требование является по своей природе требованием из неосновательного обогащения (кондикционным), подчиняющимся правилам гл. 60 ГК.

5. О соотношении требований о взыскании доходов с неосновательного обогащения (п. 1 ст. 1107 ГК), процентов на него (п. 2 ст. 1107 ГК) и реституции (п. 2 ст. 167 ГК)

Говоря о природе требования о взыскании на основании п. 1 ст. 1107 ГК доходов, полученных от использования неосновательного обогащения, необходимо сопоставить его с другим требованием, предусмотренным довольно близкой по смыслу нормой п. 2 ст. 1107 ГК, – о взыскании процентов на сумму неосновательного обогащения.

Проценты на неосновательное денежное обогащение, указанные в п. 2 ст. 1107 ГК, – это, по существу, тоже доход от использования обогатившимся лицом своего обогащения (как и предусмотренный п. 1 ст. 1107 ГК), однако доход подразумеваемый и взыскиваемый в упрощённом порядке, поскольку кредитору не нужно доказывать ни его фактическое извлечение должником, ни его размер, в чём, безусловно, состоит преимущество данного правила для кредитора. Недостаток же его для кредитора заключается в том, что размер этого дохода определяется фиксированно, в виде ключевой ставки ЦБ РФ, в то время как обогатившийся фактически может получить и более высокий доход, например, если таким обогатившимся является, как в рассматриваемом деле, банк, обычная профессиональная деятельность которого состоит в коммерческом кредитовании клиентов под более высокий процент.

Эти различия позволяют говорить, что перед нами иной способ защиты нарушенных прав кредитора, а следовательно, иной предмет искового требования, что более детально будет обосновано ниже. Вместе с тем невозможно отрицать и генетическую связь двух средств защиты, которая состоит в том, что основания для обоих требований, хотя и являются, как будет показано далее, различными, имеют всё же общую предпосылку – первоначальное неосновательное обогащение должника, возврат которого составляет предмет ещё одного – третьего – требования, основного по отношению к первым двум.

Учитывая данное обстоятельство, в судебной практике была выработана позиция, согласно которой кредитор вправе взыскать по правилам п. 1 ст. 1107 ГК доход и в большем, чем ключевая ставка ЦБ РФ, размере при условии его доказанности; сумма же процентов по п. 2 ст. 1107 ГК в этом случае имеет зачётный по отношению к такому доходу характер (см., напр., определения СКЭС ВС РФ от 02.10.2017 № 305-ЭС17-7967 и от 19.01.2017 № 305-ЭС15-15704(2).

Относительно природы требования, предусмотренного п. 2 ст. 1107 ГК, необходимо учитывать существующую позицию ВС РФ, наиболее рельефно выраженную в определении СКЭС ВС РФ от 12.03.2018 № 307-ЭС17-21349 (председательствующий – судья И.В. Разумов):

«Вывод судов о том, что упомянутое требование является самостоятельным иском о взыскании неосновательного обогащения, на которое распространяется трехлетний срок исковой давности, ошибочен. В ситуации признания платежа недействительным положения главы 60 Гражданского кодекса Российской Федерации о неосновательном обогащении применяются субсидиарно по отношению к правилам о реституции (подпункт 1 статьи 1103 Гражданского кодекса Российской Федерации). При этом иск о взыскании процентов, заявленный со ссылкой на пункт 29.1 постановления № 63, является частью требования, направленного на устранение последствий исполнения недействительной оспоримой сделки (расчетной операции)» (выделено мной. – Д.Т.)

Данная позиция представляется по меньшей мере спорной. Неясно прежде всего, чтò высшая судебная инстанция понимает под «последствиями исполнения недействительной сделки». Если это только неосновательное перемещение имущественных благ во исполнение недействительной сделки, образующее в данном случае юридический состав неосновательного обогащения, то взыскание процентов на суммы уплаченных средств прямого отношения к устранению таких последствий не имеет. Очевидно, что толкование, данное СКЭС ВС РФ, исходит из иного – более широкого – понимания последствий исполнения недействительной сделки, охватывающего не только непосредственный результат самого исполнения, но также и дальнейшие последствия названного перемещения имущественных благ, которые с исполнением недействительной сделки связаны лишь косвенно. Однако, если и допустить такое широкое понимание последствий исполнения, важно при этом учитывать, что оно ещё не даёт оснований приравнивать их к последствиям в смысле п. 2 ст. 167 ГК, считая взыскание процентов мерой по устранению таких последствий, а значит, частью реституции в обозначенном выше специальном смысле.

Но предрешает ли та или иная квалификация требований ex п. 2 ст. 1107 ГК (в случае применения этой нормы в силу пп. 1 ст. 1103 ГК к требованию о возврате исполненного по недействительной сделке) вопрос об их соотношении с требованиями из п. 1 ст. 1107 ГК? Можно ли, иными словами, на основании только что приведённой позиции СКЭС ВС РФ о природе процентов по п. 2 ст. 1107 ГК сделать вывод также о реституционном характере взыскания доходов, указанных в п. 1 ст. 1107 ГК? И верно ли то, что – независимо от той или иной природы указанных процентов – требования, основанные на п. 1 и п. 2 ст. 1107 ГК, «обладают тождественной правовой природой», как утверждает СКЭС ВС РФ в своём определении от 13.12.2025 по рассматриваемому делу? Внимание далее будет сосредоточено именно на этом аспекте проблемы.

Использованный в приведённом определении СКЭС ВС РФ от 12.03.2018 № 307-ЭС17-21349 аргумент о том, что «иск о взыскании процентов, заявленный со ссылкой на пункт 29.1 постановления № 63 (т.е. также и на п. 2 ст. 1107 ГК. – Д.Т.), является частью требования, направленного на устранение последствий исполнения недействительной оспоримой сделки (расчётной операции)», основывается, по-видимому, на существующей в доктрине теории процентов на капитал как некоего обыкновенного, почти что «естественного» прироста в имуществе, даваемого денежными средствами при нормальных условиях оборота (подобного «приросту шерсти у домашних животных»), в силу чего «возврат денег по обязательству всегда предполагает их возврат в соответственно увеличенной сумме». При таком понимании процентов их уплата как бы дополняет возврат самого капитала, делая этот капитал на момент возврата экономически эквивалентным ранее предоставленному и выполняя тем самым, по существу, реституционную – но лишь в указанном выше широком, нетехническом смысле – функцию. Именно поэтому, как представляется, СКЭС ВС РФ и квалифицировала уплату рассматриваемых процентов как часть требования об устранении последствий недействительности сделки.

Совершенно очевидно, однако, что ничего подобного нельзя сказать о доходе, требование о взыскании которого предусмотрено в п. 1 ст. 1107 ГК, – доходе специфическом и случайном, извлечение которого зависит от конкретной ситуации, в которой находится лицо, получившее неосновательное обогащение, от его отношений со своими деловыми партнёрами и клиентелой, зачастую от его знаний, умений, навыков, конъюнктуры рынка и т.п., и который совсем не обязательно могло бы получить лицо, за счёт которого произошло неосновательное обогащение. Поэтому аналогия с п. 2 ст. 1107 ГК (в его истолковании СКЭС ВС РФ) здесь неуместна: взыскание дохода на основании п. 1 ст. 1107 ГК не может быть приравнено к взысканию процентов, а следовательно, признано частью реституции также и по этой причине (кроме как по соображениям сущностного порядка, уже изложенным выше, в §4).

Таким образом, мнение СКЭС ВС РФ, высказанное в определении от 13.12.2024, о том, что п. 1 и п. 2 ст. 1107 ГК «посвящены одному и тому же способу защиты права – истребованию неправомерных доходов», а потому соответствующие требования «обладают тождественной правовой природой», видится необоснованным.

Конкретно в рассматриваемом деле, исходя из данной позиции, СКЭС ВС РФ признала процессуальное тождество исков, основанных на двух указанных пунктах ст. 1107 ГК, полагая их совпадающими по всем трём элементам – предмету, основанию и сторонам (элементам иска). Однако если в отношении сторон совпадение действительно бесспорно, то иначе обстоит дело с иными двумя элементами. Остановимся на них подробнее.

а) Предмет иска. Таковым Коллегия в обоих случаях полагает «взыскание с банка «Открытие» неполученного дохода, образовавшегося за указанный период пользования деньгами». Прежде всего эту формулировку следовало бы скорректировать: в нормах ст. 1107 ГК речь идёт о неосновательном обогащении в форме дохода обогатившегося, т.е. прежде всего о полученном им (или подлежавшем получению) доходе, а не о неполученном доходе потерпевшего (ведь «неполученный доход» – это уже другая категория, а именно убытки потерпевшего в форме упущенной выгоды).

Но если не принимать во внимание эту (редакционную, по всей видимости) неточность, то на первый взгляд оба требования действительно направлены на взыскание доходов, полученных (или которые должны были быть получены) ответчиком от неосновательного обогащения за определённый период времени. Поэтому in abstracto предмет этих требований (под которым, согласно наиболее обоснованному, на наш взгляд, мнению, следует понимать конкретный способ защиты нарушенного права или охраняемого законом интереса), казалось бы, является качественно одним и тем же, различающимся лишь в количественном отношении.

Однако сказанное отнюдь не говорит о тождестве предмета данных требований in concreto, ибо одно и другое преследуют взыскание различных доходов. Если исходить из понимания природы процентов по п. 2 ст. 1107 ГК как «естественного прироста» капитала – понимания, на котором, как мы видели, основывалась и сама СКЭС ВС РФ, объявляя взыскание этих процентов частью реституции, то разница между двумя видами доходов очевидна, и зачётный характер процентов, обусловленный исключительно восстановительным характером любых гражданско-правовых охранительных мер, не доказывает обратного. Будут ли тождественными, например, два виндикационных иска (способ защиты один!) между теми же сторонами и даже внешне проистекающие из одного основания, например квартирной кражи, но направленные на истребование из незаконного владения ответчика двух различных вещей? Следует ли отказать собственнику, сумевшему виндицировать одну вещь, но затем обнаружившему у того же ответчика другую, в рассмотрении его иска по мотиву тождества последнего уже рассмотренному? Представляется, что отрицательные ответы на эти вопросы вряд ли могут вызвать сомнения. Сходным образом и в данном деле нижестоящие суды, акты которых отменила СКЭС ВС РФ, частично удовлетворили исковые требования ex п. 1 ст. 1107 ГК на основе доказанности получения ответчиком от использования своего неосновательного обогащения дохода, значительно превышающего минимальный доход, взысканный с него ранее в упрощённом порядке в соответствии с п. 2 ст. 1107 ГК как «естественный прирост» капитала и часть предмета реституции.

Нетождественность этих требований практически проявляется также в том, что вряд ли можно было бы признать правомерным гипотетический переход со стороны суда от одного из них к другому, не нарушая внутреннего тождества иска, и присуждение судом ответчика, например, к уплате процентов ex п. 2 ст. 1107 ГК вместо требуемой истцом выдачи доходов на основании п. 1 той же статьи (при недоказанности факта извлечения последних). Между тем утверждаемое СКЭС ВС РФ тождество рассматриваемых правопритязаний означало бы в приведённом примере, напротив, всего лишь частичное удовлетворение того же самого требования, не составляющее выход за пределы иска (не нарушающее его тождества) и потому вполне допустимое.

б) Основание иска. При заявлении обоих требований их основанием, как утверждает Коллегия, явилось «пользование банком «Открытие» в один и тот же период времени денежными средствами холдинга, полученными по недействительным расчётным операциям». Между тем, как уже было показано, фактические обстоятельства, на которых основывались требования истца, отнюдь не были идентичными: с одной стороны, это само по себе неосновательное обладание денежными средствами, дающее потерпевшему право на взыскание процентов (п. 2 ст. 1107 ГК), а с другой – конкретные факты извлечения реального дохода в форме цивильных плодов – fructus civiles percepti или, если бы речь шла о вменённых доходах, fructus civiles percipiendi (которые неосновательно обогатившийся должен был получить), конкретные факты, при которых их получение вменялось бы обогатившемуся в «обязанность» (п. 1 ст. 1107 ГК). Таким образом, по своим основаниям рассматриваемые требования однозначно не могут быть признаны тождественными.

Неидентичность этих требований по их основаниям очевидна также с точки зрения общего понятия иска и права на иск, а также фундаментального конституционного принципа, гарантирующего право на судебную защиту.

Учитывая, что иск (а значит, и каждое отдельное исковое требование) есть не что иное, как требование о судебной защите нарушенного субъективного права или о судебном осуществлении охраняемого законом интереса, он с необходимостью идентифицируется в том или ином конкретном нарушении права или в возникновении того или иного определённого охраняемого законом интереса. Соответственно, каждое отдельное нарушение права и возникновение каждого отдельного охраняемого законом интереса порождает соответствующее правопритязание или, иными словами, даёт отдельное право на иск (судебную защиту), выступая его основанием.

Применительно к рассматриваемому случаю следует различать два вида нарушений и, следовательно, правопритязаний, оснований иска и самих исковых требований.

С одной стороны, это факт неосновательного обогащения одного лица за счёт другого вследствие уже самого исполнения недействительной сделки. С ним связано нарушение имущественного права потерпевшего в виде лишения его ценности, переданной по недействительной сделке, которое защищается требованиями (а) о реституции (п. 2 ст. 167 ГК) и (б) о взыскании процентов на сумму денежного обогащения (п. 2 ст. 1107 ГК), если рассматривать их как «естественный прирост» капитала, из чего исходит СКЭС ВС РФ.

С другой же стороны, это факт обогащения этого же лица за счёт того же потерпевшего вследствие последующего неправомерного извлечения доходов из имущества, составившего первое неосновательное обогащение. Это уже совершенно иное нарушение права потерпевшего, которое при наличии первого нарушения является лишь эвентуальным: оно может произойти, а может и не произойти. Соответственно, защита права потерпевшего при этом уже иная – взыскание неосновательно полученных доходов (п. 1 ст. 1107 ГК) в том размере, в котором они действительно получены (или должны были быть получены).

Каждое нарушение, таким образом, сопровождается возникновением отдельного, самостоятельного охранительного притязания (права на иск и права на судебную защиту), и эти притязания подлежат рассмотрению судом совсем не обязательно в одном процессе, особенно если они возникают в разное время и тем более если на момент рассмотрения одного другое просто ещё не возникло.

При этом сделанные выводы не опровергаются тем обстоятельством, что при неосновательном обогащении требования о взыскании процентов (п. 2 ст. 1107 ГК) и доходов (п. 1 ст. 1107 ГК) преследуют в конечном счёте цель восстановления нарушенного имущественного положения потерпевшего и в связи с этим имеют зачётный характер. Это связано с тем, что вообще все защитные гражданско-правовые меры являются по определению восстановительными, и нормы о процентах (как анализируемый п. 2 ст. 1107 ГК, так и ст. 395 ГК) призваны предоставить потерпевшему как бы «минимум возмещения» в случае невозможности доказать факт и/или размер реально полученных нарушителем доходов, равно как и в случае отсутствия таковых. Именно поэтому право на их взыскание приурочивается уже к самому неосновательному обогащению (в нашем случае вследствие исполнения недействительной сделки), а не к реальному получению дохода от него, что просто не имело бы смысла. Однако, учитывая общую цель этих мер, законодатель вполне логично устанавливает их зачётное соотношение между собой.

Данное соотношение двух правопритязаний весьма сходно с соотношением требований о взыскании зачётной неустойки и о возмещении убытков: для взыскания первой достаточен уже сам факт нарушения обязательства, для возмещения вторых необходимо наличие конкретных убытков. И было бы странно считать эти требования тождественными и отказывать потерпевшему, которому удалось добиться по суду взыскания с нарушителя неустойки, в возмещении убытков по новому иску, имеющему уже иное основание – не только факт нарушения договора, но и факт причинения этим нарушением убытков, доказать которые на момент взыскания неустойки потерпевший мог быть и не в состоянии, особенно если убытки возникли у него уже впоследствии.

Наконец, необходимо принять во внимание и ещё одно соображение. Если взыскание процентов ex п. 2 ст. 1107 ГК – это, по мнению СКЭС ВС РФ, часть реституции, то требовать (в соответствии с п. 29.1 постановления Пленума ВС РФ от 23.12.2010 № 63 «О некоторых вопросах, связанных с применением главы III.1 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)») их взыскания, согласно всё той же позиции высшей судебной инстанции, необходимо – по крайней мере в рамках дел о банкротстве – одновременно с требованием о признании сделки недействительной и применением реституции. Но если это так, то следует понимать, что на указанный момент другое требование, ex п. 1 ст. 1107 ГК, может ещё даже не возникнуть ввиду отсутствия доходов ответчика или же истцу о нём может быть просто неизвестно. Между тем только немедленное заявление им требования о процентах позволит ему хотя бы минимально обеспечить защиту своих интересов. Рассматривать эти действия как пресекающие возможность будущего требования о выдаче реально полученных нарушителем доходов – не соответствует цели норм о процентах (ст. 395 ГК, п. 2 ст. 1107 ГК) и означало бы явное ограничение конституционного права потерпевшего на судебную защиту, провозглашённого в ч. 1 ст. 46 Конституции РФ: «Каждому гарантируется судебная защита его прав и свобод». Всё это также говорит о различии рассматриваемых требований.

Безусловно, определённые сходства между правопритязаниями ex п. 1 и п. 2 ст. 1107 ГК имеются: оба представляют собой дополнительные требования, возникающие в связи с неосновательным обогащением и сопровождающие по общему правилу кондикционное требование в рамках обязательства из неосновательного обогащения. В случае применения к отношениям сторон недействительной сделки они как дополнительные сопутствуют реституции (в обеих её формах – владельческой и компенсационной) и тесно с ней связаны, применяются наряду и в связи с ней, дополняют её и без неё не имеют смысла. Учитывая отмеченный дополнительный характер рассматриваемых последствий, следует, по-видимому, признать их строгую зависимость от реституционных обязательств: первые возникают и существуют тогда и постольку, когда и поскольку возникают и существуют вторые, и разделяют их судьбу.

Несмотря на эти сходства, рассматриваемые требования, как уже подробно обосновано выше, не являются, вопреки анализируемой позиции СКЭС ВС РФ, тождественными. При ином подходе, почву для которого даёт обсуждаемая позиция высшей судебной инстанции, существенно ограничивается право потерпевшего на судебную защиту, как и произошло в рассматриваемом деле, чем нарушается конституционная норма, такую защиту гарантирующая.

6. Вопросы исковой давности

Ещё одна проблема, которую ставит анализируемое дело, связана с применением исковой давности. Если сделка, в связи с которой на основании п. 1 ст. 1107 ГК заявлено требование о взыскании доходов, полученных стороной от использования переданного ей по этой сделке имущества, является оспоримой, и она аннулирована судом, то каков срок исковой давности по такому требованию, и с какого момента начинается его исчисление? Подлежат ли применению к этому требованию правила о сокращённой годовой исковой давности, установленные п. 2 ст. 181 ГК, и может ли быть распространена на это требование упомянутая выше позиция СКЭС ВС РФ, высказанная применительно к требованию, заявляемому в соответствии с п. 2 ст. 1107 ГК?

Статья 181 ГК устанавливает специальные правила об исковой давности по требованиям о признании сделок недействительными и о применении последствий их недействительности. В имеющем отношение к рассматриваемому делу п. 2 этой статьи говорится:

«Срок исковой давности по требованию о признании оспоримой сделки недействи­тельной и о применении последствий ее недействительности составляет один год. Течение срока исковой давности по указанному требованию начинается со дня прекращения насилия или угрозы, под влиянием которых была совершена сделка (пункт 1 статьи 179), либо со дня, когда истец узнал или должен был узнать об иных обстоятельствах, являющихся основанием для признания сделки недействительной»

Специальный характер этих положений проявляется в двух особых правилах:

а) о начале течения исковой давности по соответствующим требованиям: оно приурочивается к моменту интеллектуального восприятия истцом факта, являющегося основанием оспоримости сделки;

б) о длительности исковой давности по тем же требованиям: она является сокращённой и составляет один год, в отличие от общего срока исковой давности в три года (ст. 196 ГК).

Для применения этих правил в рассматриваемом деле и для ответа на поставленный вопрос необходимо установить, относится ли обсуждаемое требование, предусмотренное п. 1 ст. 1107 ГК, к требованиям о «применении последствий недействительности сделки». Надо сказать, что законодатель, определяя сами такие последствия, использует несколько иную терминологию, говоря о «последствиях, которые связаны с… недействительностью» (п. 1 ст. 167 ГК), однако сути дела это не меняет.

Систематическое толкование ст. 167 ГК, носящей название «Общие положения о последствиях недействительности сделки», позволяет сделать вывод о том, что единственным прямо упомянутым в ней «последствием недействительности» является реституция (п. 2 данной статьи), как правило, двусторонняя. Однако тот же п. 2 ст. 167 ГК упоминает о том, что иные последствия недействительности сделки могут быть предусмотрены законом. К ним относятся, в частности: возмещение одной из сторон реального ущерба (абз. 3 п. 1 ст. 171 ГК, п. 1 ст. 172 ГК, абз. 2 п. 6 ст. 178 ГК) или вообще убытков (абз. 3 п. 6 ст. 178 ГК, п. 4 ст. 179 ГК), понесённых в связи с недействительной сделкой; обращение в доход государства предоставленного или причитающегося по сделке либо его стоимости (ст. 169 ГК); некоторые другие. Таким образом, закон под «последствиями недействительности» подразумевает в первую очередь возникновение между сторонами сделки определённых охранительных правоотношений, и главными из них являются реституционные (п. 2 ст. 167 ГК).

Как уже было показано выше, требование на основании п. 1 ст. 1107 ГК не относится ни к реституции в указанном смысле данного термина, ни к только что упомянутым «иным последствиям недействительности». Выше было также обосновано, что данное требование вообще не является последствием недействительности, будучи последствием иных фактов, с которыми непосредственно связано получение стороной сделки дохода.

Из сказанного следует, что на требование, предусмотренное п. 1 ст. 1107 ГК, норма п. 2 ст. 181 ГК о специальной исковой давности не распространяется.

Что касается отчасти уже проанализированной правовой позиции СКЭС ВС РФ относительно требования по п. 2 ст. 1107 ГК, то к поставленному вопросу имеют отношение следующие положения определения СКЭС ВС РФ от 12.03.2018 № 307-ЭС17-21349:

«Конкурсный управляющий имел возможность заявить его [требование об уплате процентов по п. 2 ст. 1107 ГК. – Д.Т.] одновременно с требованиями о признании недействительными договоров поручительства, платежа по этим договорам и о возврате суммы, перечисленной по недействительным сделкам (операциям). С учетом изложенного к спорным отношениям подлежал применению годичный срок исковой давности, установленный пунктом 2 статьи 181 Гражданского кодекса Российской Федерации» (выделено мной. – Д.Т.)

Как можно видеть, в основание рассматриваемой позиции относительно исковой давности, применимой к требованию о процентах, СКЭС ВС РФ положила то соображение, что истец вполне мог предъявить такое требование в том же процессе, в котором требовал признания сделки недействительной и реституции. Данный вывод обусловлен тем, что, действительно, размер требования по процентам, во-первых, уже известен (т.е. известен в отношении каждого дня удержания подлежащей возврату в порядке реституции суммы, и для получения общей суммы необходимо лишь умножить его на количество дней удержания), а потому ничто не препятствует потребовать их на будущее время уже при заявлении основных требований – об аннулировании оспоримой сделки и о реституции, а во-вторых, если в процессе рассмотрения иска ставка процентов (ключевая ставка ЦБ) изменится, их размер может быть легко скорректирован, и их окончательная сумма будет затем определена на основании вынесенного судебного решения на момент его исполнения.

Ничто подобное невозможно в отношении реально полученного или гипотетического дохода по п. 1 ст. 1107 ГК, который необходимо положительно доказать, а значит, он должен иметь место уже на момент подачи иска или соответствующего дополнения или уточнения исковых требований. Доход, извлечённый из неосновательно полученного, возникает всегда уже после совершения и исполнения сделки, и чаще всего уже после начала течения давности по требованиям о её аннулировании и реституции. Более того, он может быть получен уже даже после истечения давности по этим требованиям, например, когда после их заявления годичный срок давности истекает, но решение ещё не вынесено и не исполнено, и ответчик продолжает извлекать доход из неосновательно полученного по такой сделке имущества.

Поэтому к требованию по п. 1 ст. 1107 ГК, в отличие от требования по п. 2 той же статьи, недопустимо применять специальное правило п. 2 ст. 181 ГК о начале течения исковой давности – со дня, когда истец узнал или должен был узнать об основании для признания сделки недействительной. Применение такого правила противоречило бы природе исковой давности, представляющей собой срок для защиты нарушенного права в суде. Заинтересованному лицу, узнавшему об основании для оспаривания оспоримой сделки, ничто не мешает инициировать такое оспаривание и возврат полученного в порядке реституции, а потому привязка к данному моменту начала течения исковой давности вполне оправданна. В случае же возможного извлечения дохода от переданного другой стороне по данной сделке имущества каждый факт такого извлечения представляет собой самостоятельное нарушение прав первой стороны, о котором потерпевший, разумеется, не может узнать до его совершения, поэтому считать давность начавшейся ещё до этого момента в корне неверно и не соответствует назначению исковой давности.

Из всего сказанного следует, что позиция СКЭС ВС РФ, высказанная применительно к требованиям о процентах, не может быть применена к интересующему нас требованию о выдаче дохода. Основанием для иного решения вопроса не могло бы быть то, что оба требования предусмотрены в пунктах одной и той же статьи ГК: как видим, они существенно различаются с точки зрения условий применения к ним исковой давности.

Поскольку же оба специальных правила п. 2 ст. 181 ГК о начале давности и о сокращённом её сроке представляют собой нормативное единство, невозможность применения одного предполагает и невозможность применения другого, а связано это в конечном счёте с тем, что они рассчитаны именно на требования об аннулировании сделки и о реституции, т.е. на уже имеющиеся правопритязания в связи с уже состоявшимися нарушениями, на устранение которых направлены исковые требования, но не на будущие кондикционные требования, которые лишь косвенно, опосредованно связаны с недействительностью сделки.

Таким образом, правило п. 2 ст. 181 ГК установлено лишь для самого аннулирования оспоримой сделки и применения «последствий недействительности» (к которым, согласно позиции СКЭС ВС РФ, относится также взыскание процентов по п. 2 ст. 1107 ГК) и неприменимо к требованию, предусмотренному п. 1 ст. 1107 ГК. А поскольку к этому последнему требованию специальный сокращённый срок исковой давности неприменим, то на него должна распространяться общая исковая давность в три года (ст. 196 ГК).

7. Выводы

1. Субсидиарность применения норм гл. 60 ГК к требованию о возврате исполненного по недействительной сделке и иным требованиям, предусмотренным ст. 1103 ГК, означает, что нормы данной главы применяются к соответствующим требованиям при недостаточности их регулирования относящимися к ним нормами.

2. Субсидиарное (в силу пп. 1 ст. 1103 ГК) применение п. 1 ст. 1107 ГК к отношениям сторон недействительной сделки не означает, что предусмотренное этой нормой требование является в этом случае реституционным (в смысле п. 2 ст. 167 ГК).

3. В части полученных доходов (fructus civiles percepti) требование, предусмотренное п. 1 ст. 1107 ГК, является требованием о взыскании неосновательного обогащения (кондикционным).

4. Имеющуюся позицию высшей судебной инстанции (определение СКЭС ВС РФ от 12.03.2018 № 307-ЭС17-21349) о реституционном характере взыскания процентов, предусмотренных п. 2 ст. 1107 ГК (в случае применения этой нормы в силу пп. 1 ст. 1103 ГК к требованию о возврате исполненного по недействительной сделке), нельзя признать верной. Но и независимо от этого её невозможно распространить по аналогии на требование ex п. 1 ст. 1107 ГК о взыскании доходов от неосновательного обогащения и на данном основании сделать вывод о реституционном характере этого требования.

5. Если сделка, в связи с которой на основании п. 1 ст. 1107 ГК заявлено требование о взыскании доходов, полученных стороной от использования переданного ей по этой сделке имущества, является оспоримой, и она аннулирована судом, то к этому требованию подлежит применению общий срок исковой давности в три года, начало течения которого определяется общими правилами об исковой давности. При этом правила п. 2 ст. 181 ГК о сокращённой годовой исковой давности применению к этому требованию не подлежат, и позиция СКЭС ВС РФ, высказанная относительно требования, заявляемого в соответствии с п. 2 ст. 1107 ГК (определение от 12.03.2018 № 307-ЭС17-21349), – тоже.