Топ-10 недостатков общего регулирования сделок в ГК

Введение

Как известно, Гражданский кодекс РФ (далее – ГК) закрепляет обширный набор общих правил о сделке.

Ведущая роль в формировании понятия сделки принадлежит немецким цивилистам конца XVIII и XIX веков. Немецкая правовая наука не только научно разработала общее понятие сделки, охватывающее как договоры, так и односторонние сделки, независимо от того, какой правовой эффект они порождают (обязательственный, вещный и т.п.), но и предложила закрепление на законодательном уровне целого ряда общих правил о сделках. Последняя идея и была реализована при принятии Германского гражданского уложения (далее – ГГУ) в 1896 году. Наличие обширного общего правового режима сделок является одной из ключевых особенностей немецкой пандектной модели построения гражданско-правового регулирования.

При этом в ГГУ некоторые такие общие правила в своих гипотезах упоминают понятие «правовая сделка» (нем. – Rechtsgeschäft), а другие – ещё более общее понятие «волеизъявление» (нем. – Willenserklärung). Судя по тексту ГГУ, его разработчики считали эти понятия де-факто синонимичными, хотя определённая логика в использовании в некоторых параграфах ГГУ одного или другого термина может быть при желании обнаружена. В любом случае как до принятия ГГУ, так и в современной доктрине признаётся, что эти понятия не совсем совпадают хотя бы потому, что договор состоит не из одного волеизъявления, а из нескольких. Как бы то ни было, те вопросы, которые гражданские кодексы многих европейских стран, принятые до вступления в силу ГГУ, регулировали в общих положениях о договорах и обязательствах (толкование, недействительность, отлагательные и отменительные условия, форма и др.), немецкий законодатель, опираясь на наработки национальной цивилистической догматики и некоторые более ранние примеры реализации данной идеи в ряде немецких государств в период с конца XVIII века до объединения Германии, решил урегулировать на уровне общих положений о сделках или волеизъявлениях.

В XX веке вслед за немецким законодателем пошли некоторые другие зарубежные правопорядки. Например, ряд общих правил о сделке был в 1992 году закреплён в ГК Нидерландов 1992 г. (ст. 3:32–3:59).

В то же время большинство развитых континентально-европейских правопорядков, хотя и знают на уровне доктрины и судебной практики само понятие «сделка» в качестве общего для договоров, односторонних сделок и некоторых иных актов (например, решений собраний), а иногда даже закрепляют дефиницию сделки в законе, но либо (а) вовсе не устанавливают в кодификации развёрнутое общее правовое регулирование сделок, предпочитая решать соответствующие вопросы в общих правилах о договорах и договорных обязательствах и оговаривая или допуская, что некоторые из таких норм могут применяться к односторонним сделкам или к иным видам сделок по аналогии закона, либо (б) относят на уровень общих положений о сделках лишь очень незначительное число норм, в остальном предлагая применять вышеуказанный вариант с аналогией закона. Например, не пошли вслед за немецким законодателем в этом отношении ни в Швейцарии, ни в Италии, где действующие сейчас гражданские кодификации принимались уже после вступления в силу ГГУ (1907–1911 гг. и 1942 г. соответственно). Это же касается и Франции, в которой после концептуальной реформы Кодекса Наполеона в 2016–2018 гг. общая дефиниция сделки (фр. – acte juridique) нашла своё отражение в ст. 1100-1: под acte juridique данная статья понимает волеизъявление, направленное на порождение правового эффекта, независимо от того, идёт ли речь о соглашении или одностороннем волеизъявлении. В то же время во Франции немецкая модель построения законодательного материала вокруг этого понятия не была воспринята. В Бельгии при проведении коренной реформы ГК в 2022 г. отразили общую дефиницию acte juridique в ст. 1.3, но на уровень общих норм о сделках подняли лишь очень незначительное число положений (ст. 1.4–1.8 ГК Бельгии), продолжая строить основной массив регулирования вопросов формы, недействительности и т.п. вокруг понятия «договор». Австрия и Испания, чьи гражданские кодификации были приняты еще в XIX веке (в 1811 и 1889 гг. соответственно), также не реализовали немецкую модель закрепления на уровне закона отдельного блока общих положений о сделках.

В европейской науке вопрос об успешности немецкого опыта индуцирования развёрнутого общего правового режима сделок и закрепления его на уровне кодификации вызывает споры. Внимательный анализ показывает, что многие закреплённые в ГГУ общие положения о сделках и волеизъявлениях не могут адекватно применяться к односторонним сделкам. Нередко в ГГУ эта специфика отражается за счёт установления специальных правил об односторонних сделках, но это делается не всегда, и поэтому универсальность общего правового режима сделок ставится под сомнение. Иногда отмечается, что эта амбициозная попытка индуцировать общее регулирование для всех сделок, как односторонних, так и двух- и многосторонних, и к тому же без оглядки на существо содержания самих сделок и их правовых последствий, – не самая удачная идея. Сторонники немецкого решения не менее активно отстаивают его преимущества.

По большому счёту это вопрос удобства и минимизации сложностей в правоприменении. Например, если во Франции суд при возникновении вопросов недействительности и формы односторонних сделок будет изучать правила о недействительности договоров и при отсутствии серьёзных возражений может применить их с необходимыми адаптациями по аналогии закона, то в Германии суду предлагается по умолчанию дедуктивно применять общие правила о недействительности и форме сделок к односторонней сделке, но если ему станет очевидно, что специфика одностороннего характера сделки взывает к иному решению и последнее не закреплено в соответствующих специальных нормах, то у него есть возможность подвергнуть общую норму о сделках телеологической редукции, исключив её применение к односторонней сделке. В обоих случаях процесс определения применимых к односторонней сделке норм может потребовать от суда некоторых рассуждений телеологического и системного свойства, разница лишь в том, что модель применения общих правил о договорах к иным сделкам по аналогии настраивает чисто психологически на большую осторожность. То же касается и определения правил, применимых к решениям собраний.

С учётом этого нельзя с уверенностью сказать, что немецкий подход в данном вопросе «правильный» или однозначно удачный, а, скажем, французский или швейцарский – нет. Впрочем, есть основание думать, что многое в оценке немецкой модели выделения обширного общего регулирования сделок и волеизъявлений зависит от содержания самих этих общих правил и того, насколько при их формировании удаётся учесть специфику различных видов сделок и выработать универсальные решения.

Российская наука гражданского права восприняла понятие «сделка» из немецкого права еще до революции 1917 года. Заимствовав само понятие, российское право в XX веке пошло дальше и, начиная с ГК РСФСР 1922 года, последовательно конструирует по примеру немецкого законодательства общее законодательное регулирование сделок (правила о форме сделки, её недействительности, условных сделках и т.п.), применимое как к договорам, так и к иным видам сделок. Если гражданские кодификации Франции, Италии, Австрии, Швейцарии и многих других стран вопросы формы, недействительности, отлагательных или отменительных условий обычно регулируют на уровне общих положений о договорах и обязательствах, то ГК РСФСР 1922 года, ГК РСФСР 1964 года и действующий ГК эти вопросы поднимают на уровень общих положений о сделках, как это и принято в ГГУ.

При этом – в отличие от ГГУ – в ГК особенности правового режима односторонних сделок отражены крайне плохо, и поэтому дедуктивное применение общих правил о сделках к односторонним сделкам слишком часто оказывается не вполне адекватным. Более того, есть основания думать, что большинство общих правил о сделках, которые отражены в ГК, не могут применяться без серьёзных адаптаций к односторонним сделкам, особенно таким, которые структурируют вторжение в сферу правовой автономии адресата (интервентным односторонним сделкам), к которым относятся, в частности, заявление о зачёте, одностороннем отказе от договора, выходе из ООО и мн. др. Поэтому в контексте российского законодательства универсальность общих положений о сделках находится под большим сомнением.

Также стоит обратить внимание на то, что российская модель в некоторых деталях отличается от немецкого образца.

Во-первых, есть некоторое терминологическое различие: как уже отмечалось, в ГГУ многие общие нормы установлены не в отношении «правовой сделки», а в отношении ещё более общего понятия волеизъявления (например, в силу §119 или 123 ГГУ в связи с ошибкой, обманом или угрозами оспаривается именно волеизъявление), тогда как ГК в гипотезах аналогичных норм говорит последовательно о сделках. Иногда это различие может показаться имеющим практическое значение. Например, из-за того что ст. 177–179 ГК говорят об оспаривании в связи с пороком формирования воли или волеизъявления сделки, казалось бы, могут возникать некоторые затруднения с обоснованием возможности оспорить не весь договор или решение собрания в целом, а лишь полученный с таким пороком акцепт оферты или акт голосования на собрании отдельным его участником. Впрочем, это различие становится мнимым, если признать, что к сделочным волеизъявлениям, формирующим договор или решение собрания, правила о сделках в российской судебной практике применяются по аналогии закона. Соответственно, ничто не препятствует и в российском праве при желании оспорить только свой акцепт, оставив в силе оферту. Кроме того, судебная практика допускает возможность оспаривания акта голосования лица на собрании участников гражданско-правового сообщества. При этом вполне возможно оспаривание акта голосования на собрании, даже если аннулирование голоса истца не приведёт к аннулированию всего решения.

Во-вторых, ряд вопросов, которые ГГУ регулирует в общих правилах о сделках и волеизъявлениях, ГК решает на уровне общих норм о договорах. Например, в ст. 431 ГК регулируется толкование договоров, и эти правила лишь по аналогии могут применяться к односторонним сделкам, в то время как в §133 ГГУ общие правила о толковании установлены в отношении волеизъявления, и лишь отдельные нюансы отражены на уровне правил о толковании договоров (§157 ГГУ).

В-третьих, ГК прямо провозглашает, что, помимо дедуктивного применения к односторонним сделкам общих правил о сделках, к ним также применяются по аналогии общие правила о договорах и договорных обязательствах, если это не противоречит существу односторонней сделки (ст. 156 ГК). В немецком праве это также не исключено, но такая аналогия не стимулируется специально путём закрепления правила, подобного тому, которое отражено в ст. 156 ГК. Установление такой нормы, подстёгивающей подобную аналогию закона, характерно для стран, которые не вводят общего регулирования сделок (например, ст. 1100-1 ГК Франции). Но этот приём показался российскому законодателю вполне уместным дополнением к немецкому дедуктивному применению к односторонним сделкам общих правил о сделках.

В-четвёртых, следует заметить, что, последовательно проводя пандектный принцип регулирования, в ГГУ общие положения о сделках и порядке заключения договоров регулируются в общих положениях кодификации. Соответственно, не только общие положения о сделках, но и общие правила о порядке заключения договора дедуктивно применяются к любым сделкам, порождающим как обязательственный эффект, так и иные гражданско-правовые последствия. В ГК же общие положения о договоре почему-то размещаются в рамках общей части обязательственного права. Впрочем, в практическом плане это не принципиально, так как очевидно, что и в российском праве общие положения о понятии, условиях договора и порядке его заключения (гл. 27–28 ГК), пусть и размещённые в разд. III «Общая часть обязательственного права», применимы по умолчанию не только к обязательственным, но и к любым иным гражданско-правовым договорам, если иное не следует из специальных норм или существа договора. В то же время такое нарушение пандектной логики в нашем ГК следует признать досадным недостатком.

Как представляется, все эти различия не носят принципиального характера. По большому счёту российское гражданское законодательство следует немецкой модели законодательного закрепления общего правового режима сделок.

Далее в рамках настоящей статьи я попытаюсь вкратце оценить адекватность тех общих правил о сделках, которые отражены в ГК. Многие из этих общих правил не вызывают возражений с политико-правовых позиций и в целом отражают решения, принятые в рамках европейской цивилистической традиции или как минимум известные ряду европейских стран. Разбор этих успехов нашей кодификации не входит в цели настоящей статьи. Равно как я не буду обсуждать и пробелы регулирования, которые имеются в любой кодификации и могут при необходимости быть восполнены за счёт судебного правотворчества. Вместо этого я сконцентрируюсь на тех нормах, которые представляются крайне спорными или откровенно неудачными. При этом с учётом того, что таких неудачных положений достаточно много, попытаюсь сконцентрироваться только на тех, которые мне субъективно представляются наиболее вопиющими или опасными с практической точки зрения. Я решил остановиться на десяти таких «провалах» российского общего регулирования сделок.

За рамками настоящей статьи я оставил критический разбор действующих норм о решениях собраний, включённых в ГК в ходе реформы 2013 года (ст. 181.1–181.5 ГК). Среди этих норм имеется также множество крайне спорных положений. Но в случае включения анализа этой проблематики в статью её объём получился бы абсолютно неприемлемым.

Читатель может задать вопрос, почему я решил сконцентрироваться на неудачных положениях и избегаю разбора множества вполне логичных норм нашей общей части регулирования сделок. Ответ будет коротким – настроение такое.

 

1. Государственная регистрация сделки (п. 1 ст. 164 ГК)

 

1.1. Нормы

 

«Статья 164 ГК. Государственная регистрация сделок

1. В случаях, если законом предусмотрена государственная регистрация сделок, правовые последствия сделки наступают после ее регистрации»

 

1.2. Анализ

1.2.1. Контекст

Раньше закон требовал государственной регистрации множества договоров, но в результате серии законодательных поправок сейчас в большинстве случаев регистрации подлежат не договоры, а правовые эффекты таковых (в частности, возникновение права залога доли в ООО и ипотеки по ст. 339.1 ГК, права нанимателя жилья по п. 2 ст. 674 ГК, прав из ссуды недвижимого объекта культурного наследия по ч. 9 ст. 51 Федерального закона от 13.07.2015 № 218-ФЗ «О государственной регистрации недвижимости», лицензионных прав в отношении регистрируемых объектов интеллектуальной собственности по п. 2 ст. 1232 и п. 2 ст. 1235 ГК). Ни договор купли-продажи, ни договор дарения, ни договор ренты недвижимости (и, в частности, жилья) сейчас как сделки не подлежат регистрации, вместо этого регистрируется переход права собственности. Эта тенденция развивается в рамках реализации господствующего воззрения, согласно которому регистрация самих обременений и прав, а также перехода права собственности более удобна в контексте действующей в России пообъектной модели регистрации прав собственности, чем регистрация сделок, такие правовые эффекты порождающих.

В итоге сейчас осталось не так много примеров того, что закон требует зарегистрировать именно сделку, а не переход права или установление того или иного обременения. Среди таких примеров наибольшее практическое значение имеет государственная регистрация:

(а) договора аренды зданий или сооружений, а по аналогии также и аренды помещений и машино-мест либо части указанных объектов, если срок аренды не менее года (п. 2 ст. 609, п. 2 ст. 651 ГК);

(б) долгосрочного (сроком не менее года) договора аренды земельных участков (п. 2 ст. 609 и п. 2 ст. 26 ЗК РФ);

(в) договора участия в долевом строительстве (ч. 3 ст. 4 Федерального закона от 30.12.2004 № 214-ФЗ «Об участии в долевом строительстве многоквартирных домов и иных объектов недвижимости и о внесении изменений в некоторые законодательные акты Российской Федерации», далее – Закон об участии в долевом строительстве);

(г) соглашений об уступке прав, вытекающих из вышеуказанных договоров (п. 2 ст. 389 ГК), а также

(д) соглашений о передаче регистрируемого договора, таких как, например, перенаём (п. 2 ст. 389, ст. 392.3 ГК).

В судебной практике требование регистрации сделки распространяется и на соглашения, направленные на перевод долга из регистрируемых договоров (п. 4 ст. 391 ГК в системной связи с п. 2 ст. 389 ГК), хотя это и не вытекает напрямую из буквы закона.

 

1.2.2. Игнорирование концепции противопоставимости

До 31.08.2013 п. 1 ст. 164 ГК содержал следующее правило:

 

«Сделки с землей и другим недвижимым имуществом подлежат государственной регистрации в случаях и в порядке, предусмотренных статьей 131 настоящего Кодекса и законом о регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним»

 

В результате реформы 2013 года, вступившей в силу 01.09.2013, это правило было изложено в новой редакции, которая уточняет, что правовые последствия сделки наступают после её регистрации.

Проблема данной новеллы в том, что она устарела еще до её принятия. Данная норма вполне согласовывалась с тем пониманием роли государственной регистрации, которое господствовало в 2000-е годы. Тогда регистрация сделки виделась в качестве условия права для вступления её правового эффекта в силу или даже элемента фактического состава сделки, без наступления которого сделка не считалась совершённой (норма п. 3 ст. 433 ГК в редакции, действовавшей до 01.06.2015, говорила о том, что договор считается заключённым с момента регистрации, что вроде бы намекало на последнюю концепцию). В любом случае считалось, что правовой эффект сделки до регистрации не наступал. Но эта идея придания регистрации сделки конституирующего значения к 2013–2014 годам стала уходить в прошлое на уровне судебной практики.

После публикации постановления Пленума ВАС РФ от 25.01.2013 № 13 «О внесении дополнений в постановление Пленума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 17.11.2011 № 73 «Об отдельных вопросах практики применения правил Гражданского кодекса Российской Федерации о договоре аренды», которое внесло в постановление Пленума ВАС РФ от 17.11.2011 № 73 «Об отдельных вопросах практики применения правил Гражданского кодекса Российской Федерации о договоре аренды» новый п. 14, концепция начала меняться. Этот коренный перелом случился ещё до вступления в силу реформы 2013 года. С принятием информационного письма Президиума ВАС РФ от 25.02.2014 № 165 «Обзор судебной практики по спорам, связанным с признанием договоров незаключёнными» (п. 2–4) прежняя концепция была отвергнута на уровне ВАС РФ окончательно. Согласно новой концепции, регистрация сделки более не рассматривается ни в качестве элемента фактического состава сделки, ни как условие права для вступления сделки в силу. С 01.06.2015 это изменение нашло своё закрепление в новой редакции п. 3 ст. 433 ГК, согласно которой с регистрацией связывается признание договора заключённым лишь для третьих лиц. В конечном счёте эта новая идея была подтверждена в п. 5 постановления Пленума ВС РФ от 25.12.2018 № 49 «О некоторых вопросах применения общих положений Гражданского кодекса Российской Федерации о заключении и толковании договора».

Суть принятого сейчас понимания функций государственной регистрации сделки состоит в том, что такая регистрация выступает в качестве условия для эффективного противопоставления прав из сделки всем третьим лицам. Несмотря на отсутствие регистрации, сделка считается совершённой и порождает все заложенные в ней правовые последствия в отношениях между сторонами, но права из неё не могут быть противопоставлены третьим лицам, за исключением случаев, когда будет доказано, что третье лицо из иных источников точно знало или не могло не знать о наличии такой сделки. Речь идёт о реализации концепции регистрации как условия противопоставимости прав из сделки. Регистрация больше не имеет конститутивного характера для самого обязательственно-правового эффекта сделки, а выполняет цель публичного оглашения, декларирования прав из сделки.

Таким образом, стороны могут и не воспользоваться этой опцией, но в таком случае при возникновении конкуренции или коллизии прав одной из сторон такой сделки с правами третьих лиц сторона сделки может проиграть. Регистрация позволяет гарантировать стороне сделки приоритет в такой конкуренции. В частности, в случае с арендой это означает, что при отсутствии регистрации долгосрочной аренды арендатор может потерять возможность рассчитывать на срабатывание правила следования по смыслу ст. 617 ГК, и при отчуждении арендодателем недвижимости третьему лицу последний может не признать права арендатора и лишить того доступа к вещи и владения, если только не будет доказано, что новый собственник знал точно или не мог не знать об аренде из иных источников. Кроме того, могут ограничиваться и некоторые иные характерные для аренды варианты противопоставления прав арендатора субъективно добросовестным третьим лицам (например, не сработает преимущественное право арендатора на заключение с ним договора по истечении срока исходного договора).

Регистрация же договора участия в долевом строительстве позволяет покупателю эффективно противопоставить своё обязательственное требование к застройщику потенциальным конкурирующим покупателям того же помещения в строящемся доме. Если договор не был зарегистрирован, то в отступление от общих правил ст. 398 ГК покупатель, несмотря на то, что его требование к застройщику появилось раньше, при возникновении конкуренции за истребование квартиры у застройщика с последующим покупателем, которому застройщик также пообещал отчуждение той же квартиры позднее, уступит этому последующему покупателю при условии, что последний зарегистрировал свой договор, и не будет доказано, что второй покупатель точно знал или со всей очевидностью не мог не знать о том, что квартира ранее обещана первому покупателю.

Эта концепция противопоставимости сейчас прочно укрепилась в отношении подлежащих регистрации сделок. Но рудименты старой концепции остались в тексте ГК. Это прежде всего текст п. 1 обсуждаемой статьи, который, говоря о привязке к регистрации возникновения правовых последствий сделки, не делает уточнения про третьих лиц, как это было сделано в 2015 году в п. 3 ст. 433 ГК. Не изменились также и нормы п. 2 ст. 651 ГК и п. 3 ст. 4 Закона об участии в долевом строительстве, которые говорят о том, что договоры долгосрочной аренды здания или сооружения и долевого участия в строительстве считаются заключёнными с момента регистрации, что, казалось бы, при буквальном прочтении означает отражение модели регистрации как элемента фактического состава сделки. Впрочем, сейчас эти нормы буквально в судебной практике не толкуются, они читаются в контексте новой концепции противопоставимости, нашедшей отражение в принятой позднее новой редакции п. 3 ст. 433 ГК, что находит полную поддержку в практике ВС РФ (п. 5 постановления Пленума ВС РФ от 25.12.2018 № 49 «О некоторых вопросах применения общих положений Гражданского кодекса Российской Федерации о заключении и толковании договора»).

Иначе говоря, норма п. 1 ст. 164 ГК уже на момент вступления её в силу не отражала наметившуюся к тому времени тенденцию развития российского частного права, а сейчас со всей очевидностью просто не соответствует современному пониманию роли регистрации и де-факто не применяется.

Возможно, в будущем появятся такие договоры, в отношении которых законодатель решит установить регистрацию в качестве условия права для вступления в силу всего их правового эффекта, и в отношении таких случав данная норма окажется адекватной, но на настоящий момент о таких примерах нам неизвестно. Так что данная норма просто лишена сферы применения, пока после появления п. 3 ст. 433 ГК в 2015 году господствует концепция противопоставимости.

 

1.2.3. Предложения

Если российская правовая система собирается дальше придерживаться концепции противопоставимости для случаев регистрации сделки, то норму п. 1 ст. 164 ГК следует скорректировать, отразив в ней эту концепцию, дабы исключить очевидный конфликт между этой нормой и п. 3 ст. 433 ГК, либо – что ещё лучше – просто удалить п. 1 ст. 164 из ГК во избежание ненужного дублирования законодательного регулирования.

 

1.3. Дополнительная литература

Общие положения о сделке: комментарий к статьям 153–165.1, 181.1–181.5 и 190–194 Гражданского кодекса Российской Федерации. Серия #Глосса / отв. ред. А.Г. Карапетов.  М., 2025 (автор комм. к ст. 164 ГК – А.Г. Карапетов).

Договорное право (общая часть): постатейный комментарий к статьям 420–453 Гражданского кодекса Российской Федерации. Серия #Глосса / отв. ред. А.Г. Карапетов. М., 2020 (авторы комм. к п. 3 ст. 433 ГК – А.Г. Карапетов, М.А. Церковников).

Аренда: комментарий к статьям 606–625 и 650–655 Гражданского кодекса Российской Федерации. Серия #Глосса / отв. ред. А. Г. Карапетов. М., 2023 (авторы комм. к п. 2 ст. 609 ГК – А.Г. Карапетов, М.А. Церковников, автор комм. к ст. 651 ГК – А.Г. Карапетов).

Перемена лиц в обязательстве и ответственность за нарушение обязательства: комментарий к статьям 330–333, 380–381, 382–406.1 ГК РФ. Серия #Глосса / отв. ред. А.Г. Карапетов. М., 2022 (автор комм. к п. 2 ст. 389, ст. 391 ГК – А.Г. Карапетов).

Никулушкина А.С. Принцип противопоставимости и п. 3 ст. 433 ГК РФ в практике арбитражных судов // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2019. № 5. С. 160–175.

Церковников М.А. Государственная регистрация договора: полная отмена или введение противопоставимости? // О договорах: сб. статей к юбилею В.В. Витрянского / сост. С.В. Сарбаш. М., 2017.

Церковников М.А. Регистрация сделок с недвижимостью во Франции: принцип противопоставимости // Вестник ВАС РФ. 2012. № 3. С. 61–83.

Церковников М.А. Признание договора незаключённым. Когда суд сохранит договорные отношения // Арбитражная практика для юристов. 2014. № 5. С. 20–28.

 

2. Конвалидация сделки, при совершении которой не была соблюдена обязательная нотариальная форма сделки

 

2.1. Нормы

 

 «Статья 165 ГК. Последствия уклонения от нотариального удостоверения или государственной регистрации сделки

1. Если одна из сторон полностью или частично исполнила сделку, требующую нотариального удостоверения, а другая сторона уклоняется от такого удостоверения сделки, суд по требованию исполнившей сделку стороны вправе признать сделку действительной. В этом случае последующее нотариальное удостоверение сделки не требуется…»

 

2.2.  Анализ

2.2.1. Контекст

Правила п. 1 ст. 165 ГК устанавливают режим конвалидации ничтожной сделки, чья ничтожность обусловлена несоблюдением обязательной нотариальной формы. По смыслу данной нормы, если стороны заключили обязательственный договор, не соблюдая обязательную нотариальную форму, в связи с чем данная сделка является ничтожной по п. 3 ст. 163 ГК, то последующее исполнение одной из сторон своего обязательства по такой ничтожной сделке вручает этой стороне право потребовать в судебном порядке признания самой сделки действительной (конвалидации).

 

2.2.2. Анализ

Очевидно, что норма имеет в виду ситуацию, когда по обязательственному договору одной из сторон было осуществлено основное договорное предоставление, и другая сторона такое предоставление приняла; исполнение каких-либо иных условий такой ничтожной сделки не является достаточным для судебной конвалидации.

Возникает серьёзное сомнение в логичности столь универсального правила.

Закон как будто бы предполагает, что принятие предоставления, осуществляемого на основании ничтожного обязательственного договора, возлагает на принявшую сторону обязанность оформить договор нотариально. Но это означает, что сторона оказывается связана правовой связью, которая впоследствии может привести к появлению договора в принудительном порядке при условии, что она, во-первых, выразила волю на заключение обязательственного договора в устной или письменной форме и, во-вторых, затем подтвердила свою волю за счёт принятия предложенного предоставления. Но достаточно ли этих двух проявлений воли для того, чтобы все защитные функции, которые выполняет нотариальная форма, были выполнены?

Например, если стороны, не соблюдая обязательную нотариальную форму, заключили договор ренты или купли-продажи доли в праве общей собственности на недвижимость, а далее плательщик ренты внёс часть положенных платежей (или покупатель внёс всю или часть покупной цены), достаточно ли этого, чтобы он получил возможность добиться конвалидации ничтожной сделки и принудительной регистрации перехода права собственности (доли в праве собственности), а получатель ренты (продавец) оказался связан обязательственной связью и был принуждён к исполнению такой сделки? Среди функций нотариальной формы – разъяснение сторонам правовых последствий сделки, проверка добровольности вступления в сделку и отсутствия пороков формирования воли и волеизъявления, предотвращение поспешных решений. Эти функции имеют значение и в отношении примеров заключения договоров ренты или отчуждения доли в праве общей собственности на недвижимость. Но они профанируются, если далее после осуществления платежа договор мог бы быть конвалидирован и введён в действие в судебном порядке принудительно.

Нам неизвестно о наличии подобных универсальных правил в иных европейских кодексах. В ГГУ имеются отдельные точечные проявления доктрины исцеления (конвалидации) ничтожной обязательственной сделки, чья недействительность обусловлена несоблюдением нотариальной формы. Например, согласно §518 ГГУ ничтожность обещания дарения, не оформленного нотариально, исцеляется в момент передачи дара, а согласно п. 1 §311b ГГУ несоблюдение обязательной нотариальной формы обязательственных договоров, формирующих обязательство по отчуждению недвижимости, исцеляется в момент регистрации перехода права собственности на основании заявления отчуждателя. Но универсального правила, подобного п. 1 ст. 165 ГК, нет ни в Германии, ни в иных известных юрисдикциях, и это неслучайно.

Идея конвалидации может обсуждаться в некоторых сюжетах, когда ничтожность обусловлена несоблюдением установленных в законе под угрозой ничтожности особых требований к простой письменной форме, а далее обе стороны взаимно исполняли свои обязательства. Например, в силу п. 1 ст. 651 ГК, если договор аренды здания или сооружения был оформлен не в виде единого документа, подписанного обеими сторонами, а путём обмена сообщениями, то такой договор ничтожен. В то же время, если далее арендодатель на основании такого ничтожного договора ввёл арендатора во владение, а арендатор начал платить арендную плату, то могут быть основания закрыть глаза на несоблюдение требуемой по закону формы. Но часто – и в вышеуказанном примере с арендой в частности – оценка такой конвалидации в качестве справедливой обусловлена во многом избыточностью самого исходного формального требования. В то же время для случаев, когда закон императивно устанавливает нотариальную форму обязательственного договора, отражённая в п. 1 ст. 165 ГК идея конвалидации выглядит малоубедительной.  

 

2.2.3. Предложения

В принципе, было бы логично на каком-то следующем круге реформирования ГК исключить из него правила ст. 165 о конвалидации либо уточнить пределы применения данного специфического института.

 

2.3. Дополнительная литература

Общие положения о сделке: комментарий к ст. 153–165.1, 181.1–181.5 и 190–194 ГК РФ. Серия #Глосса / отв. ред. А.Г. Карапетов. М., 2025 (автор комм. к п. 1–3, 4 и 5 ст. 165 ГК – А.А. Павлов, автор комм. к п. 2 ст. 165 ГК – Р.С. Бевзенко).

Тузов Д.О. Конвалидация ничтожных сделок в российском гражданском праве // Вестник ВАС РФ. 2004. № 7. С. 145–165.

Тузов Д.О. Ничтожность и оспоримость юридической сделки: пандектное учение и современное право. М., 2006. С. 169–203.

Тузов Д.О. Теория недействительности сделок: опыт российского права в контексте европейской правовой традиции. М., 2007. Гл. VII.

Тужилова-Орданская Е.М., Лукьяненко В.Е. Конвалидация недействительных сделок в российском праве // Вестник Пермского университета. Юридические науки. 2019. № 3. С. 519–539.

Ширвиндт А.М. Комментарий к Постановлению Президиума ВАС РФ от 13.04.2010 № 16996/09 // Правовые позиции Президиума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации: избранные постановления за 2010 год с комментариями. М.: Статут, 2015. С. 485–498.

Mock S. Die Heilung fehlerhafter Rechtsgeschäfte. 2014.

 

3. Исковая давность по искам о конвалидации или принудительной регистрации сделки

 

3.1. Нормы

 

«Статья 165 ГК. Последствия уклонения от нотариального удостоверения или государственной регистрации сделки

<…>

2. Если сделка, требующая государственной регистрации, совершена в надлежащей форме, но одна из сторон уклоняется от ее регистрации, суд по требованию другой стороны вправе вынести решение о регистрации сделки. В этом случае сделка регистрируется в соответствии с решением суда.

3. В случаях, предусмотренных пунктами 1 и 2 настоящей статьи, сторона, необоснованно уклоняющаяся от нотариального удостоверения или государственной регистрации сделки, должна возместить другой стороне убытки, вызванные задержкой в совершении или регистрации сделки.

4. Срок исковой давности по требованиям, указанным в настоящей статье, составляет один год»

 

3.2. Анализ

3.2.1. Контекст

Положение п. 2 ст. 165 ГК допускает принудительную регистрацию сделки по иску заинтересованной стороны, столкнувшейся с уклонением контрагента от содействия регистрации. Данная норма не вызывает концептуальных возражений.

Нормы п. 3 ст. 165 ГК, допускающие взыскание убытков при уклонении от государственной регистрации сделки или нотариального её удостоверения, не содержат ошибки. Действительно, в обоих указанных случаях при определённых условиях мыслимо взыскание убытков.

Претензии можно предъявить лишь тому, что эти два абсолютно разных сюжета объединены в одной норме. В прежние времена, когда без регистрации правовой эффект сделки не возникал, объединение сюжетов несоблюдения обязательной нотариальной формы и процедуры государственной регистрации сделки было логичным. Но в свете утверждения правила противопоставимости в контексте регистрации близость двух этих сюжетов исчезла. В таких условиях редакция комментируемой статьи начинает выглядеть крайне нелогично.

Так, при уклонении одной из сторон от нотариального удостоверения после исполнения ничтожной сделки речь может идти лишь о преддоговорной ответственности по правилам ст. 434.1 ГК при соблюдении всех условий для привлечения к ответственности за недобросовестный выход из переговоров (возмещается только негативный договорный интерес). В то же время при уклонении от государственной регистрации совершённой сделки – с учётом восторжествовавшего сейчас правила противопоставимости (см. подразд. 1 настоящей статьи) – речь идёт об ответственности за неисполнение уже возникшего в силу совершённой и действительной сделки договорного обязательства содействовать опубличиванию правового эффекта договора, и поэтому возмещению подлежит позитивный договорный интерес (п. 2 ст. 393 ГК). Включение в рамки одной нормы двух столь разных оснований для возмещения убытков трудно назвать удачным.

Но это лишь предыстория. Основные проблемы данной статьи будут изложены ниже.

 

3.2.2. Исковая давность по иску о конвалидации и принудительной регистрации

Отражённая в п. 4 ст. 165 ГК идея применения исковой давности к иску о конвалидации и принудительной регистрации сделки, да еще и с установлением сокращённого годичного срока, вызывает ряд вопросов.

Прежде всего следует отметить спорность применения исковой давности к преобразовательному иску о конвалидации. Есть основания думать, что исковая давность должна применяться прежде всего к притязаниям, облечённым в форму иска о присуждении, но не к преобразовательным искам: к последним должны применяться пресекательные сроки. Следует признать, что данная характерная для немецкого права идея не разделяется российским законодателем, который в ряде случаев устанавливает срок давности для преобразовательных исков (например, срок давности на оспаривание сделки по п. 2 ст. 181 ГК). И обсуждаемая норма п. 4 ст. 165 ГК оказывается очередным подобным примером.

Но основная проблема п. 4 ст. 165 ГК не в этом, а в установлении сокращённого годичного срока давности для иска о принудительной государственной регистрации сделки. Эту норму можно было объяснить в рамках старой концепции регистрации сделки, но в свете торжества идеи противопоставимости установление сокращённого срока давности просто абсурдно. Совершённая сделка теперь порождает правовые эффекты между сторонами даже при отсутствии регистрации. Более того, такая сделка может быть противопоставлена и третьим лицам, если будет установлено, что они знали или не могли не знать о сделке. Пропуск давности по иску о регистрации не прекратит действие сделки, вместо этого отказ в иске о регистрации по этой причине просто помешает обеспечению достоверности реестра и законсервирует его недостоверность. В этом попросту нет смысла.

ВС РФ, осознавая проблему, за счёт применения принципа доброй совести существенно сузил сферу применения данной нормы, причём настолько, что это фактически привело к её дезавуированию. Согласно п. 61 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации», «сторона, фактически исполнявшая сделку до её необходимой государственной регистрации, не вправе ссылаться на истечение срока исковой давности по требованию другой стороны о её государственной регистрации (пункт 2 статьи 10, пункт 3 статьи 433 ГК РФ)». Иначе говоря, ВС РФ считает, что если сторона заключённого договора исполняла его, а далее в ответ на иск о принудительной регистрации она начинает уклоняться от государственной регистрации, то ссылка ответчика на пропуск давности считается недобросовестной и может на этом основании блокироваться.

 

3.2.3. Исковая давность при взыскании убытков

Очевидная ошибка содержится также в другом фрагменте п. 4 обсуждаемой статьи. Здесь указано на применение сокращённого годичного срока давности к требованиям, указанным в данной статье. Данная новелла была включена в ГК в результате реформы 2013 года. При этом помимо иска о конвалидации и государственной регистрации сделки (п. 1–2 данной статьи) в статье имеется специальный пункт 3, говорящий о взыскании убытков. При буквальном прочтении п. 4 получается, что сокращённая давность применяется и к иску о взыскании убытков. В то же время очевидно, что здесь налицо нелепая ошибка законодателя. Введение сокращённого годичного срока исковой давности в отношении иска о конвалидации можно попытаться как-то объяснить, хотя и это далеко не очевидный шаг, но совершенно уверенно можно сказать, что никакой логики в применении такого сокращённого срока к искам о взыскании убытков нет.

ВС РФ осознал эту проблему и закрепил телеологическую редакцию п. 4 ст. 165 ГК, указав на то, что сокращённый срок давности не применяется к указанным в п. 3 ст. 165 ГК искам о взыскании убытков; к таким требованиям подлежат применению общие правила ст. 196 ГК, а значит, давность составляет три года (п. 62 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»).

 

3.2.4. Предложения

Как мы видим, ВС РФ в своих разъяснениях снял наиболее острые проблемы новой редакции ст. 165 ГК в части положений об исковой давности. Но сделано это было, по большому счёту, путём толкования contra legem и радикальной теологической редукции. Текст закона перестал соответствовать реальному положению дел в правовом регулировании. Соответственно, необходимо просто исключить из закона норму п. 4 ст. 165 ГК об исковой давности.

 

3.3. Дополнительная литература

Список источников см. в подразд. 2.3 настоящей статьи.

 

4. Блокирование оспаривания сделки в связи с отсутствием ущерба

 

4.1. Нормы

 

«Статья 166 ГК. Оспоримые и ничтожные сделки

<…>

2. <…> Оспоримая сделка может быть признана недействительной, если она нарушает права или охраняемые законом интересы лица, оспаривающего сделку, в том числе повлекла неблагоприятные для него последствия.

В случаях, когда в соответствии с законом сделка оспаривается в интересах третьих лиц, она может быть признана недействительной, если нарушает права или охраняемые законом интересы таких третьих лиц»

 

4.2. Анализ

4.2.1. Контекст

Процитированная выше норма была введена в закон в рамках реформы 2013 года. Она вводит дополнительное условие для аннулирования оспоримой сделки. Помимо того, что для успеха подобного иска истец должен иметь активную легитимацию на оспаривание согласно абз. 1 п. 2 ст. 166 ГК (то есть быть стороной сделки или иным лицом, которому закон даёт право на оспаривание), истец должен также быть готов представить доказательства того, что сделка нарушает его права или охраняемые законом интересы и в том числе повлекла для него неблагоприятные последствия. По смыслу указанной новеллы суд должен отказать в иске об оспаривании сделки, если истец прямо управомочен на оспаривание законом, но не смог доказать, что сделка нарушает его права или легитимные интересы.

 

4.2.2. Проблема генерализации материального характера состава оспоримости

В ряде случаев закон прямо указывает на то, что для аннулирования сделки необходимо установить, что она невыгодна истцу, причиняет ему ущерб или иным образом противоречит его интересам объективно. Например, это касается оспаривания сделки в связи со сговором (п. 2 ст. 174 ГК), либо в связи с несогласованным представляемым совершением сделки представителем с самим собой или с другим лицом, от имени которого этот представитель одновременно выступает (п. 3 ст. 182 ГК), либо в связи с кабальностью сделки (п. 3 ст. 179 ГК), а равно банкротного оспаривания сделки по правилам ст. 61.2 Федерального закона от 26.10.2002 № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)». Но в остальных случаях обычно считалось, что при отсутствии такого упоминания ущерба, невыгодности или противоречия интересам состав порочности носит чисто формальный характер. Обсуждаемая норма как будто бы пытается генеральным образом этот подход изменить, превратив все составы оспоримости из формальных в материальные по умолчанию.

Это решение очевидно ошибочно, и мне незнакомы аналоги такого странного решения в европейском праве. Если закон объявляет ту или иную сделку порочной и оспоримой и даёт соответствующему лицу право на оспаривание, то это означает, что закон признаёт интерес истца в оспаривании легитимным, и этого вполне достаточно для того, чтобы его право на оспаривание могло быть реализовано.

Например, если директор нарушил «внутренние» уставные ограничения при совершении сделки, о чём контрагент знал или с очевидностью не мог не знать, либо налицо распознаваемая контрагентом существенная ошибка, либо сделка совершена в состоянии невменяемости или в результате принуждения или обмана, то в силу правил п. 1 ст. 174, ст. 177, ст. 178 или п. 1–2 ст. 179 ГК анализ того, нарушает ли данная порочная сделка интересы истца объективно, не осуществляется и не должен осуществляться; достаточно самого факта злоупотребления полномочиями или соответствующего порока формирования воли или порока волеизъявления. То же касается оспаривания сделки третьим лицом или публичным органом по причине её совершения без согласия такого лица или органа, требуемого в силу закона (ст. 173.1 ГК). Например, если подросток в возрасте от 14 до 18 лет или лицо, чья дееспособность ограничена судом, совершает сделку, вопреки закону не заручившись предварительным согласием родителей, усыновителей или попечителя, то в силу ст. 175–176 ГК такая сделка может быть оспорена, и считалось, что ответчик не может противопоставить этому иску возражение о том, что сделка объективно выгодна подростку или подопечному. Это же касается совершения обществом крупной сделки, не согласованной в установленном законом порядке. 

ВС РФ уже приходилось разъяснять, что обсуждаемая новелла не подлежит применению для отдельных составов оспаривания. Так, в п. 71 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» мы читаем, что доказывания наступления указанных в абз. 2 п. 2 ст. 166 ГК неблагоприятных последствий не требуется «в случаях оспаривания сделки по основаниям, указанным в статье 173.1, пункте 1 статьи 174 ГК РФ, когда нарушение прав и охраняемых законом интересов лица заключается соответственно в отсутствии согласия, предусмотренного законом, или нарушении ограничения полномочий представителя или лица, действующего от имени юридического лица без доверенности». Есть все основания считать, что та же редукция обсуждаемой нормы требуется и во всех иных ситуациях, когда закон объявляет сделку порочной и прямо указывает на лицо, имеющее право на оспаривание. Насколько позволяет судить анализ судебной практики, суды также обычно закрывают глаза на эти новеллы, если иск подаёт лицо, прямо легитимированное на оспаривание законом.

Теоретически данная норма могла бы применяться в тех случаях, когда закон говорит об оспоримости сделки, но забывает указать на активную легитимацию по такому иску. Такие случаи крайне редки, но могут быть обнаружены. Например, в силу п. 1 ст. 168 ГК «за исключением случаев, предусмотренных пунктом 2 настоящей статьи или иным законом, сделка, нарушающая требования закона или иного правового акта, является оспоримой, если из закона не следует, что должны применяться другие последствия нарушения, не связанные с недействительностью сделки». Здесь применение обсуждаемой нормы может быть уместным. Она позволит определить сторону, которая управомочена на оспаривание: это та сторона сделки, чьи интересы пытается защитить императивная норма, нарушенная совершением сделки. Но, во-первых, сама норма п. 1 ст. 168 ГК об оспоримости незаконной сделки представляет собой ошибку и на практике почти не применяется, а во-вторых, то, что в подобной ситуации право на оспаривание имеет не любая сторона сделки, а только та, чьи интересы защищает соответствующая нарушенная императивная норма, самоочевидно и легко выводится из телеологического толкования.

Иначе говоря, нормы абз. 2–3 п. 2 ст. 166 ГК в рамках реформы 2013 года введены зря и на настоящий момент на практике обычно не применяются.

 

4.2.3. Предложения

Есть все основания нормы абз. 2–3 п. 2 ст. 166 ГК в будущем устранить.

 

4.3. Дополнительная литература

Недействительность сделок: комментарий к ст. 166–181 ГК РФ. Серия #Глосса / отв. ред. А.Г. Карапетов. М., 2025 (автор комм. к ст. 166 ГК – Д.О. Тузов).

 

5. Блокирование ссылки на ничтожность сделки в связи со злоупотреблением правом

 

5.1. Нормы

 

«Статья 166 ГК. Оспоримые и ничтожные сделки

<…>

5. Заявление о недействительности сделки не имеет правового значения, если ссылающееся на недействительность сделки лицо действует недобросовестно, в частности если его поведение после заключения сделки давало основание другим лицам полагаться на действительность сделки»

 

5.2. Анализ

5.2.1. Контекст

Норма п. 5 ст. 166 ГК была внесена в ходе реформы 2013 года и с тех пор вызывала бурные споры в науке. Несмотря на очевидную противоречивость данного положения, на практике данная норма стала активно применяться судами. Ссылаясь на данную норму, суды стали выносить решения, основанные на игнорировании недействительности ничтожной сделки, в частности, присуждать к исполнению ничтожной сделки, блокируя возражения о ничтожности, или отказывать в реституции. Такие решения стали выноситься в тех случаях, когда оценка сделки в качестве ничтожной приводит к несправедливым результатам, позволяя недобросовестной стороне воспользоваться плодами своей недобросовестности.

Речь идёт, во-первых, о ситуациях, когда после совершения ничтожной сделки одна из её сторон начинает её исполнять или совершать иные действия, свидетельствующие о её отношении к сделке как к действительной и формирующие у другой стороны веру в действительность сделки, а затем противоречивым образом начинает ссылаться на её ничтожность, подрывая сформированное доверие, а во-вторых, об иных случаях, когда учёт судом ссылки одной из сторон на ничтожность поощряет недобросовестное поведение этой стороны.

 

5.2.2. Доктринальная неопределённость

Основная догматическая проблема данной новеллы состоит в том, что, согласно устоявшимся воззрениям в российской доктрине, ничтожность сделки констатируется судом ex officio. Суд должен оценить ничтожную сделку в качестве недействительной по собственной инициативе, если ему очевидна порочность сделки, независимо от того, ссылается ли на это одна из сторон или нет. В этом плане указание в норме на то, что суд не придаёт правового значения заявлению одной из сторон о недействительности сделки, вызывает недоумение. У такого заявления в принципе нет правового значения в системе традиционного для российского права учения о ничтожности. Сторона просто обращает внимание суда на ничтожность сделки, но если суду это очевидно и без такого напоминания, то суд обязан констатировать ничтожность. Поэтому на практике норма работает не совсем так, как это следует из её буквального текста. Когда суд применяет п. 5 ст. 166 ГК, он просто решает спор, исходя из действительности сделки, игнорируя её порочность, дабы не поощрять недобросовестное поведение одной из сторон, которой констатация ничтожности сделки выгодна. Обычно эта сторона и является той, которая в процессе выставляет возражение о ничтожности или ссылкой на ничтожность обосновывает свой иск. Но норма п. 5 ст. 166 ГК может теоретически применяться и в тех случаях, когда соответствующая сторона на ничтожность не ссылается, но ничтожность сделки очевидна суду, и при этом ему также очевидно, что, констатируя ничтожность, он будет поощрять недобросовестное поведение этой стороны.

В тех случаях, когда речь идёт о сценарии, в рамках которого одна из сторон апеллирует к ничтожности сделки, которую она ранее исполняла и действительность которой она подтверждала своим поведением, налицо механизм, похожий на эстоппель. Поэтому часто норму п. 5 ст. 166 ГК понимают именно таким образом. В таких случаях последующее подтверждение стороной своей воли на совершение сделки, укрепляющее веру другой стороны в её действительность, приводит к блокированию ссылки первой стороны на ничтожность. По сути, происходит конвалидация ничтожной сделки. Не все учёные согласны с последним выводом, но иное догматическое объяснение развивающейся судебной практики найти сложно. Отличие такой конвалидации от той, которая предусмотрена в п. 1 ст. 165 ГК для случаев, когда ничтожность обусловлена несоблюдением нотариальной формы, состоит в том, что в последнем случае сделка конвалидируется в судебном порядке по преобразовательному иску стороны, осуществившей исполнение, предъявленному к другой стороне, которая принимала исполнение, но отказывается нотариально удостоверить сделку. В рамках же п. 5 ст. 166 ГК предъявления отдельного преобразовательного иска не требуется, конвалидация осуществляется в ходе рассмотрения любого судебного спора, в котором встаёт вопрос о действительности сделки.

Но сложность заключается в том, что, во-первых, классический эстоппель подразумевает защиту разумных ожиданий и предполагает наличие доверия другой стороны к действительности сделки. Если другая сторона знала или не могла не знать о ничтожности сделки, то её доверие к существованию сделки отсутствует, и любое поведение контрагента, подтверждающее существование сделки, не может укрепить отсутствующую веру в действительность. На практике же суды часто применяют п. 5 ст. 166 ГК без оглядки на наличие обоснованного доверия к действительности сделки.  Кроме того, многие составы ничтожности обусловлены защитой интересов и прав третьих лиц или публичных интересов: в такой ситуации применение эстоппеля в любом случае не является обоснованным.

В тех случаях, когда п. 5 ст. 166 ГК применяется не в сюжете с последующим подтверждением, а в связи с обстоятельствами, предшествующими совершению сделки или сопровождавшими её совершение, речь идёт не об эстоппеле, а об институте, напоминающем относительную ничтожность: для одной стороны сделка рассматривается как ничтожная, и она вполне может апеллировать к её ничтожности, а другая сторона сослаться на ничтожность не может. Например, иногда предлагаемое в науке блокирование ссылок одной из сторон на ничтожность мнимой или притворной сделки в споре с третьим лицом, полагавшимся на действительность сделки, может объясняться именно этим. То же касается ситуаций, когда коммерсант ссылается на ничтожность сделки в связи с нарушением императивных запретов, защищающих потребителя, если сам потребитель апеллирует к действительности сделки и пытается добиться её принудительного исполнения. Но сам институт относительной ничтожности крайне противоречив и до сих пор в полной мере в науке не осмыслен.

Как итог, норма п. 5 ст. 166 ГК даже спустя почти 12 лет после её принятия в полной мере в науке не отрефлексирована и вызывает множество разночтений. Сейчас предсказать применение данной нормы крайне затруднительно, что не способствует правовой определённости. Неудивительно, что подобной общей нормы нет в гражданских кодификациях ведущих европейских стран.

 

5.2.3. Предложения

С учётом той интенсивности, с которой обсуждаемая норма сейчас применяется, необходимо выработать критерии её применения и доктринальное её понимание. Как представляется, законодатель явно поторопился включать в ГК столь спорное положение.

 

5.3. Дополнительная литература

Недействительность сделки: комментарий к ст. 166–181 ГК РФ. Серия #Глосса / отв. редактор А.Г. Карапетов. М., 2025 (автор комм. к п. 5 ст. 166 ГК – Д.О. Тузов).

Тузов Д.О. Идея недопустимости «venire contra factum proprium» в связи с нормой об иррелевантности заявления о недействительности: юридическая максима или принцип? // Закон. 2020. № 4. С. 47–64.

Федоров Д.В. Действительность противозаконного договора на примере страхования договорной ответственности перевозчика // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2016. № 10. С. 120–128.

Федоров Д.В. Признание ссылки на ничтожность недобросовестной в зарубежном и российском праве // Вестник гражданского права. 2018. № 6. С. 41–100.

Ширвиндт А.М. Ссылка на ничтожность сделки как злоупотребление правом. Изобретение судов, закреплённое в законе // Арбитражная практика. 2015. № 7. С. 24–41.

Ширвиндт А.М. Комментарий к Постановлению Президиума ВАС РФ от 13.04.2010 № 16996/09 // Правовые позиции Президиума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации: избранные постановления за 2010 год с комментариями. М.: Статут, 2015. С. 485–498.

Mock S. Die Heilung fehlerhafter Rechtsgeschäfte. 2014.

 

6. Оспоримость сделок, противоречащих закону

 

6.1. Нормы

 

 «Статья 168 ГК. Недействительность сделки, нарушающей требования закона или иного правового акта

1. За исключением случаев, предусмотренных пунктом 2 настоящей статьи или иным законом, сделка, нарушающая требования закона или иного правового акта, является оспоримой, если из закона не следует, что должны применяться другие последствия нарушения, не связанные с недействительностью сделки.

2. Сделка, нарушающая требования закона или иного правового акта и при этом посягающая на публичные интересы либо права и охраняемые законом интересы третьих лиц, ничтожна, если из закона не следует, что такая сделка оспорима или должны применяться другие последствия нарушения, не связанные с недействительностью сделки»

 

6.2. Анализ

6.2.1. Контекст

Данная редакция ст. 168 ГК вступила в силу 01.09.2013.

Главная и принципиальная новация по отношению к редакции, действовавшей с 01.01.1995 по 31.08.2013, состоит в следующем. Ранее сделка, противоречащая закону и иным правовым актам, считалась ничтожной, если её оспоримость или иные последствия нарушения не были предусмотрены в законе. Новая же редакция сформулирована так, что при буквальном её толковании общим правилом, казалось бы, признаётся оспоримость противозаконной сделки, в то время как её ничтожность предусмотрена в качестве исключения при условии, что противозаконная сделка одновременно посягает на публичные интересы либо права или охраняемые законом интересы третьих лиц (п. 2 ст. 168 ГК).

Если исходить из постулата, что вообще императивная правовая норма всегда направлена на защиту какого-то интереса, то кажется совершенно ясным, что помимо охраняемых императивной нормой публичного интереса и интересов третьих лиц, обозначенных как объект посягательства в п. 2 ст. 168 ГК, остаётся лишь один возможный объект посягательства – частный интерес самого совершающего сделку лица (лиц). Этот последний и должен быть с логической неизбежностью признан объектом нарушения, служащего основанием для оспоримости незаконной сделки в смысле п. 1 ст. 168 ГК, хотя закон прямо об этом и не говорит.

Если так, то получается, что в данной статье законодатель дифференцирует последствия совершения незаконной сделки в зависимости от того, какие интересы защищаются той императивной нормой, которая нарушена совершением сделки. Из системного толкования п. 1 и 2 ст. 168 ГК следует, что оспоримой будет являться та незаконная сделка, которая нарушает норму, защищающую интересы самого контрагента, а ничтожной – та, которая нарушает норму, за которой стоят публичные интересы или интересы третьих лиц.

С учётом сказанного, вряд ли можно говорить об оспоримости незаконной сделки как «общем правиле». От судов применение выявленного выше дифференцированного подхода требует телеологического толкования тех императивных норм, которые нарушаются соответствующей сделкой. Если цель императивной нормы состоит в том, чтобы обеспечить разумный баланс интересов сторон договора, пресечь явную несправедливость или защитить слабую сторону договора (т.е. такая норма носит патерналистский характер), то противоречие сделки такой норме, по замыслу данной новеллы, будет влечь оспоримость сделки (или отдельного её условия). Если же цель императивной нормы состоит в обеспечении охраны публичных интересов и интересов третьих лиц, то сделка, нарушающая такую норму, будет считаться ничтожной.

Изначально идея с такой дифференциацией была задумана Советом при Президенте РФ по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства для случая заключения незаконных договоров, но в последний момент при формировании законопроекта Совет решил перенести эту идею в общие правила о сделках. В итоге данные формулировки в 2013 году и оказались включены в ст. 168 ГК.

В чём состояла цель изменения общего правила с ничтожности незаконных сделок на оспоримость и отражения идеи дифференциации режима в зависимости от целей нарушенной императивной нормы? В обосновании было указано следующее:

 

«Обеспечению стабильности гражданского оборота и исключению защиты недобросовестных участников оборота может служить последовательное проведение на уровне законодательной политики принципа сохранения однажды заключенного договора. Для этих целей предлагается ввести ряд законодательных ограничений, в частности, предусмотреть специальные правила оспаривания договоров»

 

Среди таких предложений и было предложено «фактически переключить для договоров презумпцию, имеющуюся сейчас в ст. 168 ГК РФ, когда сделка противоречит требованиям закона: с ничтожности на оспоримость».

 

6.2.2. Критическая оценка изменения ст. 168 ГК в части расширения сферы применения режима оспоримости

Эта реформа представляется крайне неудачной.

Во-первых, реализованное в новой редакции ст. 168 ГК решение принципиально не отвечает той цели, которая ставилась перед данной новеллой её разработчиками. Сделав акцент на оспоримости незаконных сделок, разработчики хотели стабилизировать оборот и снизить количество споров о действительности договоров. Однако ясно, что средство для решения этой задачи выбрано неудачное.

Безусловно, необходимость подачи исков об оспаривании незаконного договора (иной сделки) в целом или его отдельных незаконных условий и несения связанных с этим издержек может отбить у некоторых контрагентов желание пытаться аннулировать сделку, а годичный срок исковой давности для таких требований (ст. 181 ГК) отсечёт саму такую возможность оспаривания при промедлении управомоченного на оспаривание лица. Но не приходится сомневаться в том, что неопределённость, порождаемая выбранной законодателем конструкцией, при которой оспоримость или ничтожность незаконной сделки зависит от толкования судом подразумеваемых целей нарушенной ими нормы, ни в коей мере не добавит стабильности и предсказуемости как договорным отношениям, так и судебной практике. Кроме того, сама перспектива оспаривания дестабилизирует оборот, создавая правовую неопределённость по поводу перспектив оспаривания. В таких условиях трудно назвать данное средство годным для достижения цели стабилизации оборота.

Во-вторых, если законодатель устанавливает императивные нормы в отношении содержания сделки, то он (за исключением случаев, когда подразумевается достаточным применение каких-либо публично-правовых санкций или иных негативных последствий, не связанных с недействительностью) имеет цель ограничить свободу договора и экономическую свободу. Условия сделки должны соответствовать таким нормам. Когда в качестве последствия нарушения сторонами императивных предписаний закона устанавливается оспоримость, допускается ситуация, при которой в случае неоспаривания совершённой сделки одной из сторон в течение непродолжительного срока давности (один год) суды будут вынуждены признавать такие сделки, несущие в себе прямой вызов правовой системе и идее законности, действительными и приводить их в исполнение. Представляется, что такое положение вещей грубо противоречит самой цели установления императивных норм и подрывает авторитет закона, ставит суды в очень сложное положение, вынуждая их соучаствовать в нарушении закона путём приведения в исполнение незаконных сделок. Поэтому режим оспоримости подобных сделок должен быть исключением и никак не может претендовать на сколько-нибудь широкое применение.

По большому счёту обеспечение законности экономических отношений – это публичный интерес. Очевидно, что в рамках толкования п. 1 и 2 ст. 168 ГК столь широкое понимание публичного интереса не имелось в виду, иначе бы новое правило об оспоримости незаконных сделок просто потеряло какое бы то ни было значение. Поэтому следует согласиться с ВС РФ, который в условиях действующего законодательства разъяснил в п. 75 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации», что «само по себе несоответствие сделки законодательству… не свидетельствует о том, что имеет место нарушение публичных интересов». Но, по сути, ситуация, когда государство позволяет оставаться в силе сделкам и отдельным их условиям, чьё содержание прямо нарушает императивные законодательные предписания, и, более того, требует от судов приводить их в исполнение, явно вступает в конфликт с глубинными публичными (т.е. общественными) интересами, состоящими в обеспечении правопорядка и беспрекословного соблюдения императивных норм всеми участниками оборота.

Этот вывод особенно актуален применительно к случаям, когда императивная норма выражена в виде прямого законодательного запрета, т.е. когда закон прямо запрещает те или иные условия или сделки, объявляет их недействительными или иным образом жёстко фиксирует их недопустимость. В таких случаях применение режима оспоримости, предполагающего действительность сделки до её оспаривания и сохранение её в силе в случае пропуска срока на оспаривание, выглядит особенно странно и просто обесценивает саму идею законодательного запрета.

В-третьих, разграничение случаев нарушения интересов самой стороны сделки, с одной стороны, и публичных интересов и интересов третьих лиц – с другой, – вопрос не из простых. Согласно п. 75 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» «под публичными интересами, в частности, следует понимать интересы неопределённого круга лиц, обеспечение безопасности жизни и здоровья граждан, а также обороны и безопасности государства, охраны окружающей природной среды». Но этот перечень не носит закрытый характер и предоставляет судам широкую сферу усмотрения.

Само по себе телеологическое толкование неясного закона – явление абсолютно нормальное. В ряде случаев телеологическое толкование природы нормы и связанная с ним некоторая правовая неопределённость оправдываются серьёзными политико-правовыми соображениями. Так, например, как справедливо установил Пленум ВАС РФ в постановлении от 14.03.2014 № 16 «О свободе договора и её пределах» (п. 3, 4), в тех случаях, когда в норме договорного права, определяющей права и обязанности сторон договора, прямо не указано на императивный или диспозитивный статус нормы, суд должен определять природу нормы на основе телеологического толкования, учитывая цели законодательного регулирования. В этой ситуации некоторая неопределённость неизбежна, так как законодатель сам допустил её, не снабдив норму явным текстуальным атрибутом императивности или диспозитивности. В такой ситуации привлечение судов к определению природы нормы вполне оправданно и признаётся практически во всех европейских странах. Это связано с тем, что иное решение, будь то однозначное признание таких норм с прямо неопределённым статусом императивными или признание их диспозитивными, влекло бы явное и грубое игнорирование целей законодательного регулирования. Иначе говоря, в данном вопросе некоторая неопределённость как неизбежный результат телеологического толкования окупается важностью решаемых политико-правовых проблем.

Но в тех случаях, когда закон вполне ясен и установлено, что норма является императивной, а её цель состоит именно в ограничении свободы договора, добавлять ещё один аспект правовой неопределённости в виде споров о ничтожности или оспоримости нарушающей такую норму сделки – шаг абсолютно лишний. В результате этого шага мы создаём правовую неопределённость и провоцируем нестабильность судебной практики, не приобретая, по большому счёту, ничего ценного. Ничтожность есть самый простой и ясный вариант реакции правовой системы на нарушение сторонами императивных предписаний закона (за исключением тех, которые предполагают какие-либо иные негативные последствия, не связанные с недействительностью сделки). Менять этот ясный и предсказуемый режим и ставить механизм недействительности сделки в зависимость от телеологического толкования императивной нормы и определения тех интересов, которые защищает императивность такой нормы, есть прямой путь к дестабилизации правоприменения.

Из сказанного не следует, что в большинстве случаев суды столкнутся с неразрешимыми проблемами в определении целей императивности норм. Теоретически вдумчивый суд способен справиться с этой задачей. Например, очевидно, что заключение сделки без соблюдения предусмотренных императивными нормами закона процедур государственных закупок должно влечь ничтожность такой сделки, так как цель таких императивных норм состоит в обеспечении очевидного публичного интереса. Вопрос лишь в том, что допущение неопределённости в данном вопросе представляется просто не оправданным какой-либо серьёзной политико-правовой целью. Ведь что означает неопределённость в вопросе о ничтожности или оспоримости незаконной сделки? Следствием такой неопределённости является отсутствие ясности в том, действует ли сделка до момента её судебного признания недействительной, нужно ли её вообще оспаривать путём подачи искового заявления в суд и сохранит ли она свою силу по истечении исковой давности. Слабая сторона договора, которой нередко и навязываются условия, противоречащие императивным нормам патерналистского характера (т.е. охраняющие интересы не общества и государства в целом или третьих лиц, а одной из сторон), оказывается в положении неуверенности в отношении должной тактики своих действий. Нужно ли ей оперативно обращаться в суд или можно спокойно положиться на ничтожность незаконной сделки (или её отдельных условий)?

В-четвёртых, возможное применение режима оспоримости было бы особенно несправедливым в тех случаях, когда императивные нормы закона защищают потребителя от навязывания ему несправедливых условий. Ведь получалось бы, что такой потребитель должен в короткий срок после заключения договора инициировать судебный процесс об оспаривании незаконных условий под страхом утраты права ссылаться на незаконность соответствующего условия вследствие истечения исковой давности. Вполне очевидно, что возлагать такое бремя на потребителя было бы просто неконституционно и абсолютно неоправданно. У большинства потребителей нет ресурсов для инициации таких превентивных судебных споров.

Кроме того, потребитель, заключая договор (особенно на небольшую сумму), часто просто не имеет возможности ни прочитать все его условия, ни понять и адекватно оценить их. Потребитель должен быть уверен в том, что право оберегает его от попыток коммерсанта злоупотребить колоссальной асимметрией в профессионализме и информированности сторон, сопровождающей заключение любого потребительского договора, и включить в договор незаконные условия. Эта уверенность снижает трансакционные издержки и исключает для потребителя необходимость изучения правил пользования метрополитеном, оказания гостиничных услуг, условий лицензии на ту или иную устанавливаемую на ноутбук программу и т.п. Достаточно представить себе, к какой катастрофе для экономики приведёт ситуация, когда потребитель, совершая в день десятки сделок с различными компаниями, от банка до таксопарка, должен будет внимательно читать все условия оказания соответствующих услуг и положения публичных и иных предлагаемых договоров, дабы не оказаться связанным договором, содержащим незаконные условия, которые суд при разрешении возникающих впоследствии споров будет вынужден признать, по логике ст. 168 ГК (при её буквальном прочтении), действительными, если они не были своевременно оспорены потребителем в судебном порядке. Ведь рассчитывать на то, что в случае возникновения впоследствии спора с коммерсантом любые незаконные условия суд просто не применит, такой потребитель уже не сможет.

Ничтожность незаконных условий обеспечивает ясный и предсказуемый режим защиты прав потребителей. Применение в потребительском контексте режима оспоримости незаконных условий и соглашений было бы несправедливым и экономически неоправданным. В мировой практике незаконные условия потребительских договоров, как правило, просто ничтожны или необязательны для потребителя.

В-пятых, крайне остро встал вопрос о необходимости выведения односторонних сделок интервентного типа в случае их противоречия закону из-под действия режима оспоримости. Законодатель, устанавливая правило об оспоримости в общих положениях о сделке, а не в правилах о договорах (как это изначально планировалось в ходе подготовки текста законопроекта), как будто бы предполагал, что данное регулирование рассчитано не только на договоры, но и на односторонние сделки. Но применение режима оспоримости к противоречащим закону односторонним сделкам (прежде всего интервентным, навязывающим адресату правовые эффекты и вторгающимся в сферу его правовой автономии) приводило бы вовсе к абсурдным выводам. Получалось бы, что кто-то может недобросовестно заявлять незаконный и необоснованный односторонний отказ от договора, безосновательно заявлять об изменении условий договора или о зачёте при несоблюдении критериев допустимости зачёта, перекладывая на другую сторону бремя возбуждения судебного процесса с целью оспаривания таких незаконных заявлений. Достаточно представить себе ситуацию, когда сторона договора будет «бомбардировать» другую сторону необоснованными заявлениями об отказе от договора, и последней будет нужно на каждое такое необоснованное заявление реагировать путём подачи иска в суд.

В-шестых, необходимость подачи в суд иска об оспаривании незаконной сделки особенно не соответствует целям правового регулирования в случае, когда речь идёт о незаконности отдельных условий договора, а не сделки в целом. Подобные условия могут регулировать такой аспект договорных отношений, который может заявить о себе на относительно поздних этапах отношений сторон (например, касаться вопросов ответственности, расторжения договора и т.п.), в то время как договор может быть заключён на длительный срок. Режим оспоримости заставляет сторону, которой было навязано явно незаконное договорное условие, превентивно возбуждать судебный процесс в достаточно короткое после заключения договора время, не имея никакой уверенности в том, что соответствующий аспект договорных отношений, урегулированный спорным условием, в принципе когда-либо актуализируется. Такое решение явно несправедливо и экономически нецелесообразно, так как провоцирует серьезные литигационные издержки сторон без достаточного повода. Но самое главное состоит в том, что режим оспоримости отдельных незаконных условий нарушает принцип процессуальной экономии. В условиях тотальной перегрузки судебной системы данное решение безосновательно провоцирует множество судебных процессов, в которых на самом деле просто нет нужды, ведь исход спора о признании явно незаконного условия недействительным чаще всего достаточно очевиден.

Представим, например, что в договоре бессрочной аренды в нарушение нормы ст. 610 ГК, дающей каждой из сторон такого договора право на немотивированный отказ от договора, указано, что одна из сторон не вправе отказаться от такого договора. Нарушаемая таким условием договора норма носит императивный характер в силу её очевидных целей и нацелена на патерналистскую защиту интересов самих сторон договора от принятия на себя вечных обязательств. Казалось бы, формально эта ситуация должна в силу редакции ст. 168 ГК подпадать под режим оспоримости. Если соответствующая сторона не подаст иск об оспаривании данного условия немедленно после заключения договора, она потеряет право на оспаривание по прошествии года после заключения договора, и в дальнейшем суд будет вынужден признавать такое условие действительным и обрекать стороны на вечное пребывание в договорной связи. Такой вывод, вытекающий из буквального толкования новой редакции ст. 168 ГК, выглядит очевидно абсурдным.

Можно привести десятки подобных примеров. На самом деле в российских законах есть достаточно много таких императивных норм в регулировании договорных отношений, нацеленных на обеспечение справедливости договорных условий и пресечение злоупотреблений свободой договора, равно как и иных аномалий в содержании сделок, многие из которых выражены как прямые запреты, в то время как другие – нет. Не все из них являются императивными оправданно. Но многие действительно такого статуса заслуживают. Применение к случаям нарушения таких норм режима оспоримости во многом обессмысливает саму идею защиты слабой стороны договора и в целом содержательного регулирования договорных отношений посредством установления императивных норм, провоцирует сильную или просто недобросовестную сторону на навязывание контрагенту незаконных условий с расчётом на то, что последний не пойдёт сразу же после заключения договора в суд с превентивным иском об оспаривании такого условия и тем самым лишится возможности апеллировать к императивным нормам закона. Признать это положение дел нормальным невозможно ни при каких условиях.

В-седьмых, новая редакция ст. 168 ГК может подталкивать законодателя в тех случаях, когда он желает закрепить императивную норму, последствием нарушения которой должна быть ничтожность, к тому, чтобы прямо и недвусмысленно отражать это в тексте нормы. Обновлённая в 2014 году редакция норм ГК о залоге содержит множество подобных примеров (п. 3 ст. 334 ГК, п. 2 ст. 340 ГК, п. 4 ст. 348 ГК и др.). Но очевидно, что достаточно сложно распространить этот приём регулирования на все гражданско-правовые законы, регулирующие договорные отношения. Так что исключить таким образом всю неопределённость, вытекающую из новой редакции ст. 168 ГК, вряд ли получится.

Как мы видим, отражённая в новой редакции ст. 168 ГК идея вызывает множество вопросов и страдает серьёзными, фатальными недостатками. Она не соответствует тому подходу, который принят в большинстве европейских стран, которые разделяют ничтожность и оспоримость: обычно считается, что в таких странах незаконная сделка по общему правилу ничтожна, а не оспорима (Германия, Австрия, Италия и др.).

Регулирование, похожее на отражённое в действующей редакции ст. 168 ГК решение и вводящее режим оспоримости для сделок, нарушающих императивные нормы, которые установлены в целях защиты интересов одной из сторон сделки, отражено в ст. 3:40, 3:49-3:52 ГК Нидерландов. Но здесь следует учитывать, что в нидерландском праве: а) это решение права касается только договоров и не распространяется на односторонние сделки, б) оспаривание сделки может осуществляться во внесудебном порядке путём простого сообщения, в) срок давности на оспаривание не 1, а 3 года, а самое главное – г) оспаривание сделки посредством возражения не задавнивается в принципе. Эти особенности снимают большинство из тех проблем, которые были отмечены выше, или смягчают их остроту.

 

6.2.3. Реальная судебная практика

С учётом сказанного выше неудивительно, что судебная практика после 2013 года начала наступление на эту норму, пытаясь любыми средствами сузить сферу возможного применения п. 1 ст. 168 ГК об оспоримости незаконной сделки. Де-факто суды предельно редуцировали сферу применения данного пункта, причём настолько, что можно говорить о полном дезавуировании новой редакции ст. 168 ГК на уровне судебной практики contra legem.

(а) Незаконные односторонние сделки.

В п. 51 постановления Пленума от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» ВС РФ разрешил проблему незаконных односторонних сделок интервентного типа. Согласно данному разъяснению «если односторонняя сделка совершена, когда законом, иным правовым актом или соглашением сторон её совершение не предусмотрено или не соблюдены требования к её совершению, то по общему правилу такая сделка не влечёт юридических последствий, на которые она была направлена». Та же идея применительно к одностороннему отказу от исполнения обязательства или заявлению об одностороннем изменении его условий подтверждена и в п. 12 постановления Пленума ВС РФ от 22.11.2016 № 54 «О некоторых вопросах применения общих положений Гражданского кодекса Российской Федерации об обязательствах и их исполнении».

В указанных разъяснениях ВС РФ воздержался от прямого указания на ничтожность, но формулировка с использованием эвфемизма «не влечёт правовых последствий» не оставляет никаких сомнений в том, что речь идёт именно о ничтожности. Если не брать в расчёт эту игру в слова, следует отдать должное Суду за своевременное реагирование на проблему, порождённую неудачной редакцией ст. 168 ГК.

В целом сама новая редакция п. 2 ст. 168 ГК позволяет подвести незаконные односторонние сделки под режим ничтожности. Достаточно учесть, что в контексте односторонних сделок указанные в норме «третьи лица», нарушение чьих интересов даёт основания для констатации ничтожности, являются как раз теми самыми лицами, которым адресуется односторонняя сделка и права которых она затрагивает.

(б) Прямой законодательный запрет.

ВС РФ разъяснил, что условия договора, противоречащие прямому законодательному запрету, ничтожны (п. 75 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»). Соответственно, если норма прямо и недвусмысленно указывает на недействительность того или иного условия или вида сделки, устанавливает запрет на совершение сделки или согласование того или иного условия, недопустимость сделок или условий, запрещает ту деятельность, к которой сделка обязывает одну из сторон, либо использует иную подобную терминологию для однозначной фиксации императивности соответствующей нормы, речь должна идти о ничтожности сделки. Это решение следует поддержать.

(в) Незаконные условия потребительских договоров.

Однозначное признание ничтожными незаконных условий потребительских договоров в постановлении Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» прямо не закреплено, но последующая судебная практика показала, что суды применяют здесь режим ничтожности. Так, например, в Обзоре судебной практики ВС РФ № 2 (2015) (утв. Президиумом ВС РФ 26.06.2015) указывается на то, что условие договора потребительского кредита об уплате комиссии за ведение ссудного счёта является ничтожным по п. 2 ст. 168 ГК со ссылкой на то, что согласно ч. 17 ст. 5 Федерального закона от 21.12.2013 № 353-ФЗ «О потребительском кредите (займе)» ведение банковских счетов, необходимых для проведения операций по кредитованию, должно осуществляться бесплатно. Другие примеры квалификации в качестве ничтожных условий потребительского договора в контексте применения п. 1 ст. 16 Закона РФ от 07.02.1992 № 2300-1 «О защите прав потребителей» (далее – Закон о защите прав потребителей) см. в определениях СКГД ВС РФ от 24.05.2016 № 4-КГ16-9, от 16.05.2017 № 24-КГ17-7, от 30.05.2017 № 4-КГ17-20. Окончательно этот вопрос был решён в 2022 году, когда была принята новая редакция п. 1 ст. 16 Закона о защите прав потребителей: эта норма прямо говорит о ничтожности условий потребительского договора, которые ограничивают права потребителя за счёт отступления от норм потребительского законодательства.

Более того, ничтожными должны признаваться не только те условия потребительского договора, которые противоречат императивным нормам потребительского законодательства, но и те, которые противоречат императивным нормам общегражданского законодательства. И если вывод о ничтожности незаконных условий потребительского договора в связи с их противоречием императивным нормам потребительского законодательства прямо следует из п. 1 ст. 16 Закона о защите прав потребителей, то более общая идея о ничтожности любых незаконных условий потребительского договора может обосновываться судом за счёт ссылки на то, что защита прав потребителей является важным публичным интересом. Есть все основания считать, что ВС РФ поддерживает такое решение. В качестве подтверждения этого тезиса можно указать на определения СКГД ВС РФ от 25.04.2017 № 50-КГ16-26, от 11.07.2023 № 5-КГ23-57-К2, п. 11 Обзора судебной практики по делам о защите прав потребителей, утв. Президиумом ВС РФ 18.10.2023.

(г) Незаконные условия непотребительского договора.

Не покрытыми указанными разъяснениями ВС РФ оказываются лишь ситуации, когда норма, устанавливающая определённое содержание прав или обязанностей сторон непотребительского договора, не содержит прямо выраженный запрет на согласование иного, но толкуется как императивная с учётом правил телеологического толкования, отражённых в п. 2–4 постановления Пленума ВАС РФ от 14.03.2014 № 16 «О свободе договора и её пределах». Например, вспомним норму ст. 610 ГК о праве любой из сторон бессрочного договора аренды немотивированно отказаться от договора и представим, что договор блокирует такое право на отказ. Будет ли такое условие договора оспоримым или ничтожным?

Возможны как вариант блокирования ссылки на такие неоспоренные незаконные условия по правилам п. 4 ст. 1 и ст. 10 ГК, так и вариант подведения таких условий под режим ничтожности. Анализ практики ВС РФ по конкретным делам показывает, что и в таких случаях ВС РФ готов признавать соответствующие условия ничтожными (определения СКЭС ВС РФ от 11.04.2023 № 310-ЭС22-25768, от 20.08.2021 № 305-ЭС21-10216).

Обосновать этот шаг судам иногда позволяет применение п. 74 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации», в силу которого сделка, чьё содержание противоречит существу законодательного регулирования, ничтожна.

(д) Итоги развития судебной практики.

Если внимательно изучить всю вышеуказанную судебную практику и все выведенные ВС РФ основания для подведения незаконной сделки под режим ничтожности, то окажется, что для применения п. 1 ст. 168 ГК об оспоримости незаконной сделки просто не остаётся пространства. Очевидно, что суды де-факто восстали против реформы данной статьи и редуцировали сферу её применения настолько, что это равнозначно прямому исключению её применения.  И это следует признать корректным примером судебного правотворчества contra legem. Суды могут и должны исправлять очевидные просчёты законодателя при регулировании гражданских правоотношений.

В то же время в судебной практике иногда встречаются труднообъяснимые случаи признания незаконных сделок оспоримыми (например, определение СКГД ВС РФ от 19.07.2021 № 8-КГ21-3-К2). Так что говорить о том, что суды никогда не применяют норму п. 1 ст. 168 ГК, всё-таки не совсем правильно. В результате реформа 2013 года не только вынудила суды осуществлять толкование сontra legem, но и породила абсолютно ненужную неопределённость.

 

6.2.4. Предложения

Для нормализации ситуации было бы желательно изменение ст. 168 ГК и возвращение её содержания к варианту, когда ничтожность незаконной сделки станет опять общим и универсальным правилом, а оспоримость будет применяться только тогда, когда на это имеется прямое указание в законе.

 

6.3. Дополнительная литература

Глоов Д.Х. Недействительность сделок на основании ст. 168 ГК РФ // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2018. № 8. С. 177–214.

Громов А.А., Егоров А.В. Практический комментарий к первому и второму блокам изменений в ГК РФ: самые значимые поправки. М., 2014.

Евстигнеев Э.А. Проблема дуализма императивных норм в свете применения ст. 168 ГК РФ. Ответ на статью А.Г. Карапетова и Д.О. Тузова // Вестник гражданского права. 2018. № 3. С. 7–52.

Ем В.С. О критериях ничтожности сделок в новейшем гражданском законодательстве России // Вестник гражданского права. 2014. № 6. С. 140–165.

Забоев К.И. О применении ст. 168 Гражданского кодекса РФ и к вопросу о публичных интересах // Закон. 2015. № 9. С. 49–72. 

Карапетов А.Г., Тузов Д.О. Сделки, совершённые в противоречии с императивными нормами закона, в контексте новой редакции ст. 168 ГК РФ // Вестник гражданского права. 2016. № 5. С. 14–67

Недействительность сделки: комментарий к ст. 166–181 ГК РФ. Серия #Глосса / отв. ред. А.Г. Карапетов. М., 2025 (автор комм. к ст. 168 ГК– А.Г. Карапетов).

Тололаева Н.В. Соотношение некоторых оснований недействительности сделки // Судья. 2015. № 10. С. 32–39.

Тузов Д.О. Lex «quasi» perfecta? О новой редакции ст. 168 Гражданского кодекса РФ и фундаментальных цивилистических понятиях // Закон. 2015. № 9. С. 34–48.

Тузов Д.О. Ничтожность сделок, нарушающих требования закона или иного правового акта (некоторые размышления о новой редакции ст. 168 ГК) // Сборник научных статей памяти Е.А. Крашенинникова / отв. ред. А.П. Сергеев. Ярославль, 2014. С. 55–70.

Церковников М.А. Недействительность сделок в новых разъяснениях ВС РФ // Закон. 2015. № 9. С. 89–97.

 

7. Оспоримость сделки, совершённой без необходимого в силу закона согласия

 

7.1. Нормы

 

«Статья 173.1 ГК. Недействительность сделки, совершенной без необходимого в силу закона согласия третьего лица, органа юридического лица или государственного органа либо органа местного самоуправления

1. Сделка, совершенная без согласия третьего лица, органа юридического лица или государственного органа либо органа местного самоуправления, необходимость получения которого предусмотрена законом, является оспоримой, если из закона не следует, что она ничтожна или не влечет правовых последствий для лица, управомоченного давать согласие, при отсутствии такого согласия. Она может быть признана недействительной по иску такого лица или иных лиц, указанных в законе.

Законом или в предусмотренных им случаях соглашением с лицом, согласие которого необходимо на совершение сделки, могут быть установлены иные последствия отсутствия необходимого согласия на совершение сделки, чем ее недействительность.

2. Поскольку законом не установлено иное, оспоримая сделка, совершенная без необходимого в силу закона согласия третьего лица, органа юридического лица или государственного органа либо органа местного самоуправления, может быть признана недействительной, если доказано, что другая сторона сделки знала или должна была знать об отсутствии на момент совершения сделки необходимого согласия такого лица или такого органа.

3. Лицо, давшее необходимое в силу закона согласие на совершение оспоримой сделки, не вправе оспаривать ее по основанию, о котором это лицо знало или должно было знать в момент выражения согласия»

 

7.2. Анализ

7.2.1. Контекст

Установление в ГК общих правил о согласии третьего лица, публичного органа или органа управления организации на совершение сделки в ст. 157.1 ГК и о последствиях совершения сделки без такого согласия в ст. 173.1 ГК состоялось в рамках реформы 2013 года. При этом если положения ст. 157.1 ГК не вызывают принципиальных возражений, то нормы ст. 173.1 ГК следует оценить критически. Основная проблема состоит в фиксации режима оспоримости в качестве общего последствия совершения сделки без согласия, а также в установлении в качестве общего правила защиты доверия субъективно добросовестного контрагента.

 

7.2.2. Критика установления общего правила об оспоримости

Трудно согласиться с идеей установить режим оспоримости для сделок, совершённых без необходимого в силу закона согласия. Нам неизвестно о каком-либо развитом правопорядке, в котором было бы реализовано подобное общее решение. Фиксация режима оспоримости для случая совершения сделки при отсутствии согласия частного третьего лица, органа публичной власти или органа управления организации, выступающей в качестве стороны сделки, представляет собой ошибку индукции. Эти согласия имеют столь разную правовую природу и реализуют столь разные функции, что попытка одним махом единообразно урегулировать последствия отсутствия всех таких согласий, да ещё и путём установления режима оспоримости, не может не вызывать критику. Оспоримость адекватна для некоторых сюжетов, но абсолютно неуместна для множества других. В некоторых случаях закон пытается исправить эту ошибку, устанавливая на уровне специальных норм иные последствия (например, ничтожность привативного перевода долга без согласия кредитора по ст. 391 ГК), но часто такие специальные нормы отсутствуют, и это требует от судов выведения исключения режима оспоримости из телеологического толкования закона.

Оспоримость является вполне адекватным решением для случая отсутствия согласия органа управления организации на совершение ею крупной сделки, но это было всегда прямо указано в специальных нормах корпоративного законодательства. В отношении сюжета совершения одним из супругов сделки, направленной на распоряжение общим супружеским недвижимым имуществом, а также ряда иных сделок, указанных в п. 3 ст. 35 СК РФ, без согласия другого супруга оспоримость представляется не столь очевидным, но как минимум приемлемым решением: впрочем, оспоримость в таком случае была прямо указана в положениях ст. 35 СК РФ. 

В то же время введение оспоримости для сделок, совершённых при отсутствии необходимого в силу закона согласия органа публичной власти (например, при отсутствии согласия органа опеки и попечительства, антимонопольного органа и т.п.), вызывает недоумение. Это тем более очевидно в тех случаях, когда необходимость такого согласия обусловлена зашитой публичных интересов. То же касается и множества сделок, для которых в силу закона требуется согласие частного третьего лица. Например, оспоримость совершённой при отсутствии согласия должника цессии требования по обязательству, в котором личность кредитора имеет существенное значение (п. 2 ст. 388 ГК), выглядит крайне сомнительно. Возложение на публичный орган власти или третье лицо, чьи согласия не были получены, бремени инициации судебного иска об оспаривании сделки в пределах короткого срока давности вряд ли можно признать оправданным. Куда логичнее в таких ситуациях смотрелось бы придание согласию значения условия права (лат. – сondicio iuris) для вступления сделки в силу по примеру немецкого законодательства (§182–185 ГГУ).

Если согласие структурирует защиту публичных интересов или интересов не участвующего в сделке третьего лица, то совершение сделки без требуемого в силу закона согласия означает совершение сделки с нарушением запрета закона, причём запрета, защищающего интересы не участвующих в сделке лиц. В такой ситуации применение режима оспоримости означает, что незаконная сделка порождает правовой эффект, несмотря на свою очевидную неправомерность, и заинтересованному лицу придётся нести издержки по подготовке, инициации и сопровождению иска об оспаривании в пределах короткого срока давности. Если такой иск не будет вовремя предъявлен, то сделка навсегда останется в силе. Как можно оставить в силе сделку, цинично совершённую с нарушением законодательного запрета, который обеспечивает защиту публичного интереса или интереса не участвующих в сделке лиц?

Кроме того, применение режима оспоримости в отношении несогласованной односторонней сделки интервентного типа (например, выход из ООО, отказ от договора и т.п.) приводит к абсолютно неприемлемым результатам. Адресату навязывается правовая неопределённость, связанная с применением режима оспоримости: если он знает об отсутствии требуемого в силу закона согласия, то сделка может быть эффективно оспорена, но никакой уверенности в том, что сделка будет оспариваться, у адресата нет. В результате он оказывается в абсолютно аномальном, подвешенном положении. Если он изменит своё поведение, посчитав правовой эффект сделки наступившим, а далее сделка будет оспорена, то он рискует понести убытки. Если же он проигнорирует сделку, указав на то, что ему не предъявлено требуемое в силу закона согласие, а далее сделка не будет оспорена, то он также рискует столкнуться с неприятностями.

Ошибка законодателя состояла в попытке установить общее правило для слишком разных по существу ситуаций. Налицо не вполне продуманная, поспешная индукция. Такое впечатление, что законодатель взял за основу в качестве модельных правила о крупных сделках и распространил их на все многочисленные случаи, когда сделка совершается без необходимого в силу закона согласия, не изучив внимательно адекватность применения этого режима ко всем подобным случаям, попадающим в рамки задуманного общего регулирования.

 

7.2.3. Критика установления правила о защите добросовестного контрагента

Крайне сомнительно и установление в п. 2 ст. 173.1 ГК в качестве общего правила защиты субъективно добросовестного контрагента, который в момент совершения сделки не знал и не должен был знать об отсутствии согласия. Речь идёт о ситуациях, когда, во-первых, контрагент не знал и не должен был знать об обстоятельствах, обуславливающих применение норм о необходимости получения согласия (например, покупатель недвижимости не знал и не должен был знать, что продаваемая ему квартира находилась в общей совместной собственности продавца и его супруга), а во-вторых, контрагент знал о необходимости получения согласия, но извинительным образом заблуждался по поводу наличия согласия (например, контрагент запросил согласие, получил его, но далее выдача согласия была оспорена по основаниям, о которых контрагент не знал и не должен был знать).

Фиксация защиты добросовестного контрагента – поспешная и не вполне продуманная индукция.

При решении вопроса о защите добросовестного доверия контрагента необходимо сопоставить интересы, которые защищаются за счёт установления в законе правила о необходимости получения согласия – с одной стороны, и интересов добросовестного контрагента – с другой. Сопоставление этих интересов и поиск баланса будут давать разные результаты в контексте различных видов согласия. В сюжете с отсутствием согласия общего собрания участников общества на совершение крупной сделки защита субъективно добросовестного контрагента, действительно, абсолютно оправданна, на что специальным образом прямо указано в п. 5 ст. 46 Федерального закона от 08.02.1998 № 14-ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью» и п. 6.1 ст. 79 Закона об АО.

В тех же случаях, когда речь идёт о согласии публичного органа, обеспечивающего публичные интересы, нет оснований защищать добросовестное доверие одного из контрагентов, который не знал об обстоятельствах, обуславливающих необходимость получения согласия, или ошибочно верил в наличие согласия. Например, если продавец доли участия в обществе, имеющем стратегическое значение для обороны и безопасности государства, не знал и не должен был знать, что покупатель имеет помимо гражданства РФ ещё и иностранное гражданство и поэтому сделка требует согласования в специальной правительственной комиссии, то это само по себе не отменит ничтожность сделки по правилам ст. 7–8 Федерального закона от 29.04.2008 № 57-ФЗ «О порядке осуществления иностранных инвестиций в хозяйственные общества, имеющие стратегическое значение для обеспечения обороны страны и безопасности государства». Также при оспаривании сделки, которая вопреки закону не согласовывалась в ФАС РФ, такой иск не может быть отклонён на том основании, что одна из сторон такой сделки добросовестно заблуждалась по поводу необходимости такого согласования и не знала и не должна была знать об обстоятельствах, обуславливающих возникновение обязательности такого согласования. Публичный интерес в таких ситуациях оказывается важнее, чем частный интерес одной из сторон сделки в защите её доверия к видимости отсутствия у сделки порока.

Также вызывает серьёзные сомнения, что в сюжете отсутствия согласия органа опеки и попечительства интерес добросовестного контрагента оказывается приоритетнее, чем интерес ребенка, чьи интересы защищает установление необходимости согласия органа опеки и попечительства.

В случаях, когда речь идёт о согласии частного третьего лица, требуется более внимательное сопоставление интересов.

Так, рассмотрим сюжет распоряжения общим супружеским недвижимым имуществом или долей в ООО одним из супругов, на которого данное имущество было зарегистрировано, без требуемого в силу п. 3 ст. 35 СК РФ нотариального согласия другого супруга. В такой ситуации часто приобретатель просто не знает и не может знать о том, что имущество находится в режиме общей совместной собственности, а супруг-отчуждатель мог обмануть его, не раскрыв данное обстоятельство. Тут происходит столкновение интересов обманутого супруга и добросовестного контрагента, и нужно найти справедливое решение в вопросе распределения риска мошеннического поведения супруга-отчуждателя. Есть основания считать, что обманутый супруг ближе к источнику риска и, вступая в брак с супругом-отчуждателем и допуская регистрацию имущества на его имя, своей волей формирует условия для материализации риска. В таких условиях защита добросовестного контрагента выглядит справедливо. Ранее судебная практика решала подобные споры в пользу обманутого супруга и допускала аннулирование сделки на основании п. 3 ст. 35 СК РФ без оглядки на субъективную добросовестность приобретателя, но после корректировки п. 3 ст. 35 СК РФ в 2022 году судебная практика начала меняться, что нельзя не приветствовать.

Но в иных ситуациях балансирование интересов может подталкивать к иному решению. Так, в сюжете же с привативным переводом долга субъективная добросовестность исходного или нового должника, ошибочно положившегося на наличие согласия кредитора, которое на самом деле отсутствовало (например, оно было сфальсифицировано), вряд ли сама по себе достаточна для того, чтобы помешать квалификации такого перевода долга в качестве ничтожного по правилам ст. 391 ГК.

Есть также определённые сомнения в том, что добросовестность цессионария, который ошибочно верил в наличие согласия должника на уступку требования по обязательству, в котором личность кредитора имеет существенное значение для должника, либо не знал и не должен был знать об обстоятельствах, обуславливающих такое значение личности кредитора, сама по себе достаточна для того, чтобы лишить должника возможности возражать против действительности такой уступки.

В общем и целом, балансирование интересов добросовестного контрагента и третьего лица, чьё согласие не было получено, может приводить к различным решениям в контексте разных ситуаций. Защита добросовестного доверия к видимости беспорочности сделки имеет свои пределы и обеспечивается при определённых условиях. Поэтому попытка установить некое генеральное правило о защите добросовестного доверия для согласий столь разной правовой природы и назначения – очевидная ошибка законодателя. Мне неизвестно о каком-либо развитом правопорядке, в котором было реализовано такое странное решение. Так, например, в немецком праве по общему правилу сделка не вступает в силу при отсутствии требуемого по закону согласия публичного органа или третьего лица, независимо от того, была ли одна из сторон субъективно добросовестной или нет.

 

7.2.4. Предложения

Есть большие сомнения в том, что в ГК должны иметься общие нормы, подобные правилам ст. 173.1 ГК. Если же пытаться найти общие правила, то куда более логичным кандидатом является тот режим, который применяется в немецком праве: до выдачи согласия сделка просто не вступает в силу, и добросовестность одной из сторон здесь ничего менять не должна. Режим оспоримости в сочетании с защитой добросовестного контрагента было бы логично устанавливать в качестве исключения в отдельных случаях (прежде всего совершение крупной сделки).

 

7.3. Дополнительная литература

Недействительность сделки: комментарий к ст. 166–181 ГК РФ. Серия #Глосса / отв. ред. А.Г. Карапетов. М., 2025 (автор комм. к ст. 173.1 ГК – А.А. Громов).

Djurein M. Schwebende Unwirksamkeit. 2021.

 

8. Оспаривание сделки, совершённой невменяемым лицом

 

8.1. Нормы

 

«Статья 177 ГК. Недействительность сделки, совершенной гражданином, не способным понимать значение своих действий или руководить ими

1. Сделка, совершенная гражданином, хотя и дееспособным, но находившимся в момент ее совершения в таком состоянии, когда он не был способен понимать значение своих действий или руководить ими, может быть признана судом недействительной по иску этого гражданина либо иных лиц, чьи права или охраняемые законом интересы нарушены в результате ее совершения.

2. Сделка, совершенная гражданином, впоследствии признанным недееспособным, может быть признана судом недействительной по иску его опекуна, если доказано, что в момент совершения сделки гражданин не был способен понимать значение своих действий или руководить ими.

Сделка, совершенная гражданином, впоследствии ограниченным в дееспособности вследствие психического расстройства, может быть признана судом недействительной по иску его попечителя, если доказано, что в момент совершения сделки гражданин не был способен понимать значение своих действий или руководить ими и другая сторона сделки знала или должна была знать об этом.

3. Если сделка признана недействительной на основании настоящей статьи, соответственно применяются правила, предусмотренные абзацами вторым и третьим пункта 1 статьи 171 настоящего Кодекса».

 

8.2. Анализ

8.2.1. Контекст

Российский закон в ст. 177 ГК вводит режим оспоримости для сделок, совершённых дееспособным лицом, которое в момент совершения сделки находилось в состоянии невменяемости. Напомним, что в случае совершения сделки лицом, лишённым дееспособности, российский закон говорит о ничтожности (ст. 171 ГК). Получается, что сделка, совершённая человеком, который в равной мере не в состоянии осознать своё поведение и его последствия или руководить своими действиями, будет либо оспоримой, либо ничтожной в зависимости от того, был ли человек на момент совершения сделки лишён дееспособности по суду.

В целом данный вопрос решается в разных правопорядках, разделяющих ничтожность и оспоримость, по-разному. В некоторых странах в обоих случаях говорят о ничтожности (например, §§104–105 ГГУ).  Но, например, в Нидерландах в обоих случаях закон говорит об оспоримости (ст. 3:32, 3:34 ГК Нидерландов), и то же следует из ст. 1425 ГК Италии. Российский закон делает выбор в пользу дифференцированного решения. Определённые преимущества у такого решения имеются, но могут звучать и критические оценки. Данный вопрос сейчас мы оставляем за скобками.

 

8.2.2. Неопределённость в вопросе учёта субъективной добросовестности контрагента

Основная претензия к тексту ст. 177 ГК состоит в том, что в ней прослеживается неопределённость в вопросе защиты добросовестного доверия контрагента. Пункт 1 данной статьи допускает оспаривание сделки, совершённой стороной в состоянии невменяемости, и не делает исключения для случая, когда контрагент был субъективно добросовестен и не знал о данных обстоятельствах совершения сделки. Судебная практика также обычно не вводила исключения для случая субъективной добросовестности контрагента. В то же время в ходе реформы 2013 года в п. 2 данной статьи вводится новая норма, согласно которой сделка, совершённая гражданином, впоследствии ограниченным в дееспособности вследствие психического расстройства, может быть признана судом недействительной по иску его попечителя, если доказано, что в момент совершения сделки гражданин не был способен понимать значение своих действий или руководить ими и другая сторона сделки знала или должна была знать об этом. Эта норма вводит защиту добросовестного контрагента, но делает это почему-то применительно к одному частному случаю – когда невменяемое в момент совершения сделки лицо было впоследствии ограничено в дееспособности судом. Понять логику такого локального учёта добросовестности невозможно. Нет ни одной разумной причины, в силу которой добросовестность защищает контрагента в ситуации, когда невменяемое в момент совершения сделки лицо впоследствии было ограничено в дееспособности, но не делает того же в случае, когда лицо было впоследствии в принципе лишено дееспособности, а также в ситуациях, когда ни ограничение, ни лишение дееспособности не состоялось (например, в связи со смертью данного лица), либо когда в таких вмешательствах суда не было необходимости (например, в связи с тем, что состояние невменяемости носило краткосрочный характер). Налицо очевидная бессистемность итогового регулирования. Если законодатель в ходе реформы решил защищать добросовестного контрагента, то это следовало сделать не путём введения данного ограничителя в абз. 2 п. 2 данной статьи в привязке к сюжету оспаривания сделки попечителем, а в п. 1 этой статьи.

По существу же вопрос об исключении оспаривания при добросовестном незнании контрагента о невменяемости крайне неоднозначен. В некоторых странах субъективная добросовестность контрагента не исключает оспаривание или квалификацию сделки в качестве ничтожной (например, Германия, Франция), в других отражено обратное решение (например, ст. 425 и 1425 ГК Италии, ст. 3:34–3:35 ГК Нидерландов). Возможно, тут заслуживает внимания дифференцированное решение, учитывающее причины образования состояния невменяемости. Как бы то ни было, российский законодатель после реформы 2013 года регулирует данный вопрос абсолютно невразумительно. Есть основания думать, что добросовестность контрагента должна исключать оспаривание в ситуации, когда состояние невменяемости образовалось по обстоятельствам, вину за возникновение которых или риск возникновения которых логично отнести на невменяемое лицо (например, в случае совершения сделки в состоянии сильного опьянения). Более спорным является случай, когда обвинить лицо в возникновении состояния невменяемости невозможно и справедливость переноса риска возникновения такого состояния на эту сторону также не вполне очевидна (например, в ситуации совершения сделки по причине острого развития психического заболевания).

 

8.2.3. Предложения

Российскому законодателю или судебной практике следует окончательно определиться в вопросе о значении субъективной добросовестности.

 

8.3. Дополнительная литература

Недействительность сделки: комментарий к ст. 166–181 ГК РФ. Серия #Глосса / отв. ред. А.Г. Карапетов (автор комм. к ст. 177 ГК– А.А. Павлов).

Brox H., W.-D. Walker. Allgemeiner Teil des BGB. 45 Auflage. 2021. S. 128–145.

Münchener Kommentar zum BGB. Band 1: Allgemeiner Teil. 9 Auflage. 2021. Vorbemerkung. §104.

Neuner J. Allgemeiner Teil des Bürgerlichen Rechts. 2023. S. 387–409.

J. von Staudingers Kommentar zum Bürgerlichen Gesetzbuch: Staudinger BGB – Buch 1: Allgemeiner Teil. 2021. §104.

Trabucchi A., Cian G. Commentario breve al Codice Civile. 15 ed., 2022 (art. 1425–1426).

Asser 6-III Algemeen overeenkomstenrecht: Verbintenissenrecht. Auteurs/redactie (o.m.) – C.H. Sieburgh. 2022. n. 107–118.

Terré F., Simler Ph., Lequette Y., Chénedé F. Droit civil: Les obligations. Paris, 2019. P. 185ff.

 

9. Регулирование оспаривания сделки, совершённой в результате ошибки

 

9.1. Нормы

 

«Статья 178 ГК. Недействительность сделки, совершенной под влиянием существенного заблуждения

1. Сделка, совершенная под влиянием заблуждения, может быть признана судом недействительной по иску стороны, действовавшей под влиянием заблуждения, если заблуждение было настолько существенным, что эта сторона, разумно и объективно оценивая ситуацию, не совершила бы сделку, если бы знала о действительном положении дел.

2. При наличии условий, предусмотренных пунктом 1 настоящей статьи, заблуждение предполагается достаточно существенным, в частности если:

1) сторона допустила очевидные оговорку, описку, опечатку и т.п.;

2) сторона заблуждается в отношении предмета сделки, в частности таких его качеств, которые в обороте рассматриваются как существенные;

3) сторона заблуждается в отношении природы сделки;

4) сторона заблуждается в отношении лица, с которым она вступает в сделку, или лица, связанного со сделкой;

5) сторона заблуждается в отношении обстоятельства, которое она упоминает в своем волеизъявлении или из наличия которого она с очевидностью для другой стороны исходит, совершая сделку.

3. Заблуждение относительно мотивов сделки не является достаточно существенным для признания сделки недействительной.

4. Сделка не может быть признана недействительной по основаниям, предусмотренным настоящей статьей, если другая сторона выразит согласие на сохранение силы сделки на тех условиях, из представления о которых исходила сторона, действовавшая под влиянием заблуждения. В таком случае суд, отказывая в признании сделки недействительной, указывает в своем решении эти условия сделки.

5. Суд может отказать в признании сделки недействительной, если заблуждение, под влиянием которого действовала сторона сделки, было таким, что его не могло бы распознать лицо, действующее с обычной осмотрительностью и с учетом содержания сделки, сопутствующих обстоятельств и особенностей сторон.

6. Если сделка признана недействительной как совершенная под влиянием заблуждения, к ней применяются правила, предусмотренные статьей 167 настоящего Кодекса.

Сторона, по иску которой сделка признана недействительной, обязана возместить другой стороне причиненный ей вследствие этого реальный ущерб, за исключением случаев, когда другая сторона знала или должна была знать о наличии заблуждения, в том числе если заблуждение возникло вследствие зависящих от нее обстоятельств.

Сторона, по иску которой сделка признана недействительной, вправе требовать от другой стороны возмещения причиненных ей убытков, если докажет, что заблуждение возникло вследствие обстоятельств, за которые отвечает другая сторона»

 

9.2. Анализ

9.2.1. Неопределённость в вопросе о защите доверия

Основная проблема, с которой сталкивается любой правопорядок при регулировании ошибки – как заблуждения в значимых обстоятельствах, на основе которых лицо принимало решение совершить сделку, так и ошибки в волеизъявлении, означающей расхождение воли и волеизъявления, – состоит в поиске баланса между интересами стороны, допустившей ошибку, и интересами контрагента. Ошибающаяся сторона заинтересована в том, чтобы аннулировать сделку и тем самым исправить последствия своей ошибки, но аннулирование сделки подрывает доверие другой стороны к факту существования сделки.

Есть два основных подхода к решению задачи по поиску оптимального баланса.

(а) В ряде стран при ошибке в процессе волеизъявления или заблуждении в обстоятельствах допускается оспаривание и против контрагента (адресата односторонней сделки), который не провоцировал такую ошибку и не мог её распознать. Подорванное доверие такого непричастного к ошибке и добросовестного контрагента защищается по модели liability rule, через присуждение истца, оспорившего сделку, к компенсации убытков ответчика по оспариванию. При этом убытки рассчитываются по модели защиты негативного интереса, то есть направлены на помещение ответчика по оспариванию в то материальное положение, в котором он находился бы, не соверши он сделку.

Такая модель реализована, в частности, в Германии (§119–122 ГГУ). При этом здесь убытки контрагента подлежат покрытию независимо от вины оспаривающей сделку стороны в допущенной ею ошибке: сторона, которая допустила такую ошибку в силу своей неосторожности, вправе оспорить сделку, но обязана возместить убытки, однако такие же убытки должны возмещаться и тогда, когда эту сторону нельзя винить в допущенной ею ошибке.

Похожее решение отражено во французском (ст. 1132 ГК Франции) и в швейцарском (ст. 24–26 Швейцарского обязательственного закона) праве, единственным ключевым отличием является то, что негативный интерес добросовестного и не причастного к ошибке контрагента в этих странах – в отличие от Германии – покрывается, только если допустившая ошибку сторона действовала неосторожно. Иногда в таких странах допускаются те или иные исключения, в силу которых оспорить сделку против безупречного контрагента не получится, но общее правило оспаривание допускает.

Такая модель регулирования представляет собой модель негативной защиты доверия контрагента к видимости совершения сделки и её содержания.

Этот подход потенциально открывает достаточно широкие возможности по аннулированию сделок на фоне допущенной одной из сторон ошибки. Поэтому эти правопорядки пытаются использовать ряд инструментов для стабилизации оборота. Так, во Франции и Германии допускается оспаривание только при наличии ошибки в процессе волеизъявления (когда воля не соответствует волеизъявлению) и строго ограниченного перечня ошибок в отношении значимых обстоятельств (прежде всего заблуждение в характеристиках контрагента или предмета предоставления); одностороннее заблуждение в иных обстоятельствах, повлиявших на решение совершить сделку (т.н. заблуждение в мотивах), по общему правилу в этих странах не позволяет аннулировать сделку. Кроме того, во Франции оспаривание сделки, совершённой в результате заблуждения в обстоятельствах, блокируется в случае возникновения ошибки в силу неосторожности самого истца (ст. 1132 ГК Франции).

(б) Но в ряде других стран реализована позитивная модель защиты доверия к видимости наличия сделочного волеизъявления и его объективного содержания. В рамках такой модели оспаривание сделки (или иной отказ от признания её правового эффекта) допускается только в тех случаях, когда доверие контрагента к факту существования сделки признаётся не заслуживающим защиты. Эта модель реализована в ст. 3:35 и 6:228 ГК Нидерландов, ст. 1431, 1433 ГК Италии, §871 Австрийского гражданского уложения, ст. 32 Закона о контрактах Швеции, ст. 32 Закона о контрактах Финляндии, ст. 32 Закона о контрактах Дании. Тот же подход отражён и в основных актах международной унификации (ст. II.-7:201 Модельных правил европейского частного права, ст. 3.2.2 Принципов УНИДРУА). В рамках этих юрисдикций и актов унификации доверие контрагента не признаётся заслуживающим защиты, и посему оспаривание допускается, если: а) сама ошибка была спровоцирована контрагентом (пусть и не умышленно или даже без его вины), либо б) контрагент мог распознать ошибку, но вопреки доброй совести воспользовался ею, либо в) ошибка носила обоюдный характер (то есть обе стороны одинаково заблуждались). Иначе говоря, по общему правилу оспаривание сделки против не причастного к ошибке и не имевшего оснований распознать одностороннюю ошибку контрагента здесь не допускается. Иногда в таких правопорядках допускают некоторые исключения. Например, в Австрии и Принципах УНИДРУА в качестве исключения допускается оспаривание сделки против непричастного к односторонней ошибке и не имевшего оснований её распознать контрагента, если само оспаривание осуществляется настолько быстро, что контрагент не успел положиться на сделку, существенно изменив своё поведение (осуществив те или иные инвестиции, заключив те или иные договоры с третьими лицами, отказавшись от тех или иных альтернативных возможностей и т.п.). Но за вычетом этих некоторых исключений общее правило вынуждает сторону, допустившую ошибку в процессе волеизъявления или заблуждавшуюся в значимых обстоятельствах, смириться с наступившим правовым эффектом и не позволяет ей оспорить сделку. Такой подход позволил голландскому законодателю и авторам международных унификаций полностью отказаться от идеи выделения ограниченного спектра значимых ошибок в отношении обстоятельств. Любые односторонние «заблуждения в мотивах» позволяют оспорить сделку, если доверие контрагента не заслуживает защиты, то есть прежде всего если контрагент так или иначе спровоцировал ошибку или нечестно воспользовался потенциально распознаваемой ошибкой.

(в) Какая модель реализована в российском праве?

До реформы 2013 года текст ст. 178 ГК не оставлял особых сомнений в том, что у нас реализована модель негативной защиты доверия по примеру права Германии или Франции. Закон – при его буквальном прочтении – ограничивал перечень значимых заблуждений в обстоятельствах (существенными признавались заблуждения в природе сделки и тождестве или существенных качествах предмета сделки); исключал возможность оспаривания при заблуждении в мотивах; прямо допускал оспаривание сделки против контрагента, невиновного в возникновении ошибки истца, а доверие такого невиновного контрагента защищал за счёт компенсации реального ущерба.

Но реформа 2013 года запутала ситуацию.

С одной стороны, законодатель не только расширил перечень прямо поименованных значимых ошибок (добавив, например, заблуждение в отношении лица, с которым совершается сделка, или лица, связанного со сделкой), но и в целом сделал перечень значимых ошибок открытым. Согласно пп. 5 п. 2 ст. 178 ГК в действующей редакции оспаривание возможно, если истец заблуждался в отношении не только прямо указанных в ст. 178 ГК обстоятельств, но и по поводу любого обстоятельства, которое он упоминает в своём волеизъявлении или из наличия которого он с очевидностью для другой стороны исходит, совершая сделку. Иначе говоря, любое заблуждение в мотивах теперь позволяет оспорить сделку, если для контрагента была очевидна принципиальная значимость соответствующей информации для истца. Такой шаг не позволяет привести к полной анархии, только если правопорядок блокирует оспаривание сделки против ответчика, не причастного к односторонней ошибке и не имевшего основания её распознать. И именно по такому пути идут голландский законодатель и авторы международных унификаций: заблуждение в любых обстоятельствах позволяет оспорить сделку, если ответчик имел основания осознавать значимость соответствующей информации для истца и при этом либо сам спровоцировал ошибку, либо мог её распознать. С учётом этого было бы логично, чтобы введение пп. 5 п. 2 ст. 178 ГК сочеталось с установлением правила об исключении оспаривания против не причастного к ошибке и субъективно добросовестного контрагента. И действительно, в силу добавленной в ходе реформы 2013 года нормы п. 5 ст. 178 ГК суд может отказать в признании сделки недействительной, если заблуждение, под влиянием которого действовала сторона сделки, было таким, что его не могло бы распознать лицо, действующее с обычной осмотрительностью и с учётом содержания сделки, сопутствующих обстоятельств и особенностей сторон. Перед нами очевидные признаки реализации модели позитивной защиты доверия, в рамках которой оспаривание сделки в силу односторонней ошибки по общему правилу исключается, если контрагент не был причастен к возникновению ошибки и не мог её распознать. Казалось бы, воля законодателя очевидна: он желал изменения применяемой в российском праве модели регулирования института ошибки.

С другой стороны, в тексте ст. 178 ГК осталось указание на иррелевантность заблуждения в мотивах (п. 3 действующей редакции статьи). Примирить эту норму с новым положением пп. 5 п. 2 ст. 178 ГК, которое допускает оспаривание при заблуждении в отношении любого обстоятельства, в принципе возможно, если исходить из того, что пп. 5 п. 2 ст. 178 ГК вводит генеральное исключение из общего правила об иррелевантности ошибки в мотивах: получается, что заблуждение в мотивах всё-таки имеет значение при условии, что контрагенту при совершении сделки была очевидна значимость соответствующей информации для истца. Но важнее другое: в законе осталось положение о том, что истец, эффективно оспоривший сделку, обязан возместить реальный ущерб контрагенту, который не мог распознать ошибку и не был к ней причастен (абз. 2 п. 6 ст. 178 ГК в действующей редакции). Тут, конечно, законодатель допускает неточность, говоря о реальном ущербе: на самом деле имеется в виду возмещение негативного интереса. Но не это принципиально. Важно то, что это положение, характерное для немецкой модели негативной защиты доверия, затруднительно совместить с выводом о концептуальном переходе к принятой в Нидерландах, Италии, Австрии, Англии или актах унификации модели позитивной защиты доверия. Если контрагент не мог распознать ошибку и не был к ней причастен, то в рамках модели позитивной защиты доверия сделка в принципе оспорена быть не может. А если так, то о каком случае говорит абз. 2 п. 6 ст. 178 ГК, обязывающий истца выплачивать ответчику по оспариванию компенсацию?

Ситуация усугубляется странной редакцией п. 5 ст. 178 ГК, который почему-то говорит о том, что суд может отказать в иске об оспаривании при нераспознаваемости ошибки. Что значит «может»? Надо ли это понимать как намёк на то, что в каких-то ситуациях он может и не отказать в иске? Если да, то каковы критерии выделения таких ситуаций?

Можно, конечно, найти выход из положения, представив ситуации, когда ответчик не был причастен к ошибке и не мог её распознать, но всё-таки не заслуживает защиты своего доверия позитивным образом. Прежде всего на ум приходит случай обоюдной ошибки, который во всех странах и актах унификации, реализующих позитивную модель, является тем исключением, когда допускается оспаривание против не причастного к ошибке и не имевшего оснований распознать ошибку ответчика. Наш закон этот сюжет просто не видит, но можно представить, что это именно тот случай, когда оспаривание возможно и против не причастного к ошибке и не имевшего оснований её распознать ответчика. Можно также предположить, что следует признать доверие контрагента не заслуживающим защиты в ситуациях, когда истец совершал по сделке безвозмездное предоставление на основании намерения облагодетельствовать (например, выступал в качестве дарителя). В подобных случаях открывается некоторая небольшая сфера применения абз. 2 п. 6 ст. 178 ГК даже в рамках модели позитивной защиты доверия.

Но вся эта путаница заставляет сомневаться в том, что законодатель в принципе имел чёткое понимание того, какую модель регулирования он пытается реализовать. Текст ст. 178 ГК напоминает хаотическую компиляцию правил, характерных для двух разных моделей регулирования ошибки. Я лично являюсь сторонником модели позитивной защиты доверия, хотя и допускаю некоторые исключения. И в этом плане мне хочется видеть в пп. 5 п. 2 и п. 5 ст. 178 ГК признаки реализации именно данной модели. Но нельзя исключить, что судебная практика в конце концов склонится к сохранению германо-французской модели негативной защиты доверия, отведя новелле п. 5 ст. 178 ГК маргинальную роль какого-то исключения. До сих пор полной ясности по данному вопросу нет. Любой судья, не погружённый в этот доктринальный контекст, просто не поймёт, позволяет ему закон аннулировать сделку против не причастного к ошибке и субъективно добросовестного контрагента или нет.

С учётом этого реформу ст. 178 ГК назвать удачной сложно. Вместо того чтобы просто уточнить в деталях действующую ранее негативную модель защиты либо чётко сформулировать рамки новой позитивной модели, текст закона оставляет нас на некоем перепутье.

 

9.2.2. Предложения

В идеале положения ст. 178 ГК следует уточнить на следующем витке реформирования ГК. Желательно более чётко обозначить выбор в пользу позитивной модели защиты доверия, указав на те или иные исключения, контуры которых здесь обсуждать не место. В принципе, ту же задачу можно выполнить за счёт неких системных разъяснений на уровне постановления Пленума ВС РФ. Без этого судебная практика по применению данной статьи ещё многие годы будет оставаться хаотической и неединообразной.

 

9.3. Дополнительная литература

9.3.1. Литература на русском языке

Гордли Дж. Ошибка при заключении договора // Вестник гражданского права. 2009. № 4. С. 235–276.

Зезекало А.Ю. Заблуждение при совершении сделки. Томск, 2011.

Зезекало А.Ю. Новое в правилах о недействительности сделок, совершенных под влиянием заблуждения // Закон. 2015. № 9. С. 73–88.

Зезекало А.Ю. Сделки, совершенные под влиянием заблуждения, в проекте Концепции совершенствования общих положений Гражданского кодекса Российской Федерации // Вестник гражданского права. 2009. № 3. С. 207–220.

Кротов С.М. Недействительность сделок, совершенных под влиянием заблуждения / Сделки, представительство, исковая давность. Сост. и отв. ред. А.В. Егоров. М., 2017. С. 328–399.

Новицкий И.Б. Сделки. Исковая давность. М.: Госюриздат, 1954. C. 100–110.

Пестов М.М. Разграничение правового и фактического на примере заблуждения в природе сделки // Вестник гражданского права. 2020. № 2. С. 124–175.

Шермайер М.Й. Учение о заблуждении в истории европейской юридической мысли // Закон. 2015. № 9. С. 188–206.

Эннекцерус Л. Курс германского гражданского права. Т. 1. Пт. 2. М., 1949. С. 75–87, 197–213, 225–227.

 

9.3.2. Общая сравнительно-правовая литература

Commentary on the UNIDROIT Principles of International Commercial Contracts (PICC). Edited by S. Vogenauer. 2nd ed., 2015. P. 475ff.

Ernst W. Mistake / Max Planck Encyclopedia of European Private Law. Ed. by J. Basedow, K.J. Hopt, R. Zimmermann, A. Stier. Oxford, 2012.

Jansen N. and Zimmermann R. Contract Formation and Mistake in European Contract Law: A Genetic Comparison of Transnational Model Rules/ Oxford JLS. 2011. P. 625–662.

Jansen N., Zimmermann R. Commentaries on European Contract Laws. Oxford. 2018. P. 657–689, 708–740.

Kötz H. European Contract Law. 2017. P. 149–173.

Kramer E.A., Probst T. Defects in the Contracting Process: Mistake. / International Encyclopedia of Comparative Law. Vol. VII. 2001. P. 3–65.

Mistake, Fraud and Duties to Inform in European Contract Law. Edied by R. Sefton-Green. 2005

Principles, Definitions and Model Rules of European Private Law. Draft Common Frame of Reference (DCFR). Vol 1. / еd. by Chr. von Bar, E. Clive. 2009. P. 457–492, 515–535.

Schmidt-Kessel M. Defects in Consent: Mistake, Fraud, Threats, Unfair Exploitation / European Sales Law in Context. 2013. P. 373–422.

Zimmermann R. The Law of Obligations: Roman Foundations of the Civilian Tradition. Oxford, 1992. P. 583–621.

 

9.3.3. Австрия

Fenyves A., Kerschner F., & Vonkilch A. Großkommentar zum ABGB – Klang Kommentar §§859–887. 3 Aufl. 2022. S. 659–811.

 

9.3.4. Англия

MacMillan C. Mistakes in Contract Law. 2010.

 

9.3.5. Германия

Brox H., W.-D. Walker. Allgemeiner Teil des BGB. 45 Auflage. 2021. S. 179–225.

Historisch-kritischer Kommentar zum BGB. B. I. Allgemeiner Teil. / Hrsg. M. Schmoeckel, J. Rückert, R. Zimmermann. Tübingen, 2003. S. 401–498.

Münchener Kommentar zum BGB. Band 1: Allgemeiner Teil. 9 Auflage. 2021. Vorbemerkung. §119–122.

Neuner J. Allgemeiner Teil des Bürgerlichen Rechts. 2023. S. 476–515.

J. von Staudingers Kommentar zum Bürgerlichen Gesetzbuch: Staudinger BGB – Buch 1: Allgemeiner Teil. 2021. §119–122.

 

9.3.6. Испания

Bercovitz Rodríguez-Cano R. Commentarios al Código Civil (5ª edición). 2021. Art. 1265-1266

de Verda y Beamonte J.R. Derecho Civil II. (Obligaciones y Contratos). 6ª Edición. 2023. P. 212–217.

 

9.3.7. Италия

Bocchini F., Quadri E. Diritto private. 9 ed. 2022. P. 907–913.

Torrente A., Schlezinger P. Manuale di Diritto Privato. 24 ed. 2019. P. 538–546.

Trabucchi A., Cian G. Commentario breve al Codice Civile. 15 ed., 2022 (art. 1428–1433).

 

9.3.8. Нидерланды

Asser 6-III Algemeen overeenkomstenrecht: Verbintenissenrecht. Auteurs/redactie (o.m.) – C.H. Sieburgh. 2022. n. 119–161, 208–249.

 

9.3.9. Франция

Malaurie Ph., Aynès L., Stoffel-Munck Ph. Droit des obligations. 11 ed., 2020. Р. 281–305, 365–395.

Terré F., Simler Ph., Lequette Y., Chénedé F. Droit civil: Les obligations. Paris, 2019. P. 309–334.

de Vincelles C.A. Validity of Contract: Dol, Erreur and Obligation d’Information / The Code Napoléon Rewritten: French Contract Law after the 2016 Reforms. J. Cartwright & S. Whittaker (Eds). 2020. P. 79ff.

 

9.3.10. Швейцария

Gauch P., Schluep W.R., Schmid J., Emenegger S. Schweizerisches Obligationenrecht. Allgemeiner Teil. Bd. I. 10 Auflage. 2014. n. 760–946.

Obligationenrecht I: Art. 1–529 OR (Basler Kommentar). 7. Aufl. Basel, 2019. §23–27.

Schwenzer I., Fountoulakis Ch. Schweizerisches Obligationenrecht: Allgemeiner Teil. 8 Auflage. S. 303–319.

 

10. Ничтожность и сроки исковой давности

 

10.1. Нормы

 

«Статья 181 ГК. Сроки исковой давности по недействительным сделкам

1. Срок исковой давности по требованиям о применении последствий недействительности ничтожной сделки и о признании такой сделки недействительной (пункт 3 статьи 166) составляет три года. Течение срока исковой давности по указанным требованиям начинается со дня, когда началось исполнение ничтожной сделки, а в случае предъявления иска лицом, не являющимся стороной сделки, со дня, когда это лицо узнало или должно было узнать о начале ее исполнения. При этом срок исковой давности для лица, не являющегося стороной сделки, во всяком случае не может превышать десять лет со дня начала исполнения сделки…»

 

10.2. Анализ

10.2.1. Контекст

Положения п. 1 ст. 181 ГК определяют правила исчисления исковой давности в отношении требований одной из сторон или третьего лица о реституции по ничтожной сделке и о признании такой сделки недействительной.

Ничтожная сделка недействительна независимо от признания её таковой судом, она просто не порождает задуманных правовых последствий в силу соответствующего порока.  Ничтожная обязательственная сделка не формирует обязательства, ничтожная распорядительная сделка (например, прощение долга) не влечёт распорядительный эффект, ничтожный опцион не порождает секундарное право на акцепт, ничтожное соглашение о применимом праве не влечёт фиксацию применимого права, ничтожное завещание не приводит к изменению действующих по умолчанию правил наследования и т.п. Соответственно, никакой необходимости предъявлять иск о признании ничтожной сделки недействительной нет, сделка недействительна «сама по себе». На её ничтожность можно по общему правилу сослаться в любом споре между сторонами сделки и их правопреемниками, между стороной сделки и третьим лицом или между третьими лицами. При этом такая ссылка на ничтожность, в том числе в форме возражения на требование или в форме реплики (возражения на возражение), не задавнивается: ссылаться на ничтожность такой сделки в суде можно когда угодно (что признаётся как в зарубежных странах, так и в российской судебной практике, п. 71 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»). Более того, даже независимо от позиции сторон по данному вопросу суд должен исходить из ничтожности сделки, если он из материалов дела видит для этого соответствующие основания.

Иногда одна из сторон сделки или третье лицо могут иметь охраняемый законом интерес предъявить в суд иск о признании ничтожной сделки недействительной. Такой иск является не преобразовательным иском, удовлетворение которого что-то меняет в правовой реальности, а иском о признании (установительным иском). Удовлетворяя иск, суд не аннулирует сделку, а просто констатирует, подтверждает определённое правовое состояние, имеющее место объективно к моменту предъявления иска независимо от данного судебного акта. Такой иск предъявляется в целях прояснения положения сторон и формирования правовой определённости. Причём в данном случае речь идёт о негативном иске о признании (т.н. негационном иске), так как суд констатирует отсутствие правового эффекта сделки.

По господствующему в российской и зарубежной научной доктрине мнению, а также в силу действующего российского и зарубежного права иск о признании – в отличие от иска о присуждении – не подвергается действию давности. Это касается исков об установлении отцовства, о признании права собственности истца на находящуюся в его владении вещь, о признании авторства, о признании договора прекращённым в результате ранее совершённого отказа от договора или иных обстоятельств, о признании долга отсутствующим т.п. Единственный ограничитель здесь – наличие у истца охраняемого законом интереса в предъявлении такого иска в целях прояснения правового положения сторон. И это согласно классической теории в полной мере применимо и к иску о констатации ничтожности некоей сделки. В большинстве стран, разделяющих ничтожность и оспоримость сделки, установительный иск о констатации ничтожности не подвергается действию исковой давности. В ряде стран это прямо провозглашено в гражданской кодификации (например, ст. 1422 ГК Италии). В других этот вывод признаётся в доктрине и судебной практике (Германия, Швейцария, Нидерланды и др.). При этом если по ничтожной сделке осуществлялось предоставление, которое в силу ничтожности сделки оказалось лишено правового основания и подлежит в связи с этим возврату в натуре или в виде денежного эквивалента по обязательственному иску о присуждении (например, уплачивалась денежная сумма или оказывалась некая услуга, имеющая потребительскую ценность), то к такому иску в силу его направленности на присуждение по общему правилу применяется исковая давность, рассчитанная по общим правилам, применимым к кондикционным или виндикационным искам.

Но российское регулирование последнего вопроса о давности по иску о констатации ничтожности, содержащееся в п. 1 ст. 181 ГК, при его буквальном прочтении несколько выбивается из этой логики и крайне неудачно, так как создаёт ощущение, что к иску о констатации ничтожности применяется исковая давность.

Кроме того, крайне спорным является указание в законе на момент начала течения давности по иску о реституции.

 

10.2.2. Проблема применения исковой давности к иску о констатации ничтожности

Итак, согласно классической догматике, к установительному иску о констатации ничтожности давность не применяется, так как перед нами не иск о присуждении, а иск о признании, вместо этого истцу достаточно продемонстрировать, что у него есть легитимный интерес в рассмотрении такого иска (абз. 2 п. 3 ст. 166 ГК).

До реформы 2013 года п. 1 ст. 181 ГК в русле классической догматики предусматривал задавнивание только иска о применении последствий ничтожной сделки, но не о признании её таковой. Однако в разъяснении, закреплённом в п. 32 постановления Пленума ВС РФ № 6, Пленума ВАС РФ № 8 от 01.07.1996 «О некоторых вопросах, связанных с применением части первой Гражданского кодекса Российской Федерации», высшие суды указали на применение давности и к иску о констатации ничтожности. Действующая же с 01.09.2013 норма п. 1 ст. 181 ГК устанавливает распространение трёхлетней давности по «требованиям о применении последствий недействительности ничтожной сделки и о признании такой сделки недействительной»: два эти требования соединяются союзом «и», в результате не совсем понятно, имеет ли закон в виду, что давность распространятся и на иски одной из сторон о констатации ничтожности сделки без реституции. Обычно считается, что российское право – как до реформы (с учётом разъяснений, отражённых в постановлении Пленума ВС РФ № 6, Пленума ВАС РФ № 8 от 01.07.1996 «О некоторых вопросах, связанных с применением части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»), так и после реформы – вводит самостоятельную исковую давность по иску о констатации ничтожности.

С таким подходом согласиться сложно. Никакого самостоятельного расчёта давности по иску о констатации ничтожности сделки быть не должно. Давность должна исчисляться по иску о присуждении, направленному на реституцию осуществлённого на основании ничтожной сделки предоставления или его денежного эквивалента. Если предоставление не осуществлялось, то и давность не начинает течь ни по иску о реституции (так как не возникли сами основания для его предъявления), ни по иску о констатации ничтожности. Единственным ограничителем при предъявлении в такой ситуации иска о констатации оказывается необходимость демонстрации истцом легитимного интереса во внесении в отношения сторон правовой определённости (абз. 2 п. 3 ст. 166 ГК). Эта идея отражена в п. 101 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации».

Если по ничтожной сделке предоставление осуществила одна сторона, а другая еще не предоставила предоставление, то последняя сторона вправе выдвинуть возражение против притязания об осуществлении встречного предоставления, когда бы такое требование ни было предъявлено (так как возражение не задавнивается), но может и занять более проактивную позицию и сама предъявить иск о констатации ничтожности, дабы внести правовую определённость. Исковая давность здесь применяться не должна. Например, если был заключён ничтожный договор займа, то заёмщик может предъявить иск о констатации ничтожности сделки спустя три года после получения займа и рассчитывать на его удовлетворение. Если покупатель внёс оплату по ничтожному договору купли-продажи будущей недвижимости, то через три года после этого он пропустил срок давности по возврату цены, но это не препятствует продавцу ни возражать против иска покупателя о передаче недвижимости (так как возражение не задавнивается), ни предъявить в превентивном порядке иск о констатации ничтожности в целях прояснения правового положения сторон.

Но что если предоставление было осуществлено истцом и давность по реституции пропущена? Если бы мы исходили из того, что п. 1 ст. 181 ГК действительно устанавливает давность по иску о констатации ничтожности, то это привело бы нас к следующему решению: суд в такой ситуации должен проверить, не пропущена ли давность по иску о констатации ничтожности: в большинстве случаев она также будет пропущена, и поэтому суд должен при наличии соответствующего возражения ответчика в иске о констатации ничтожности также отказать. Этот подход следует отвергнуть, так как самостоятельное течение давности по иску о констатации ничтожности абсурдно. Логичнее исходить из того, что в такой ситуации в иске о констатации следует по общему правилу – при наличии возражения ответчика – отказывать, но не потому, что истекла давность по такому иску, а по причине отсутствия у истца легитимного интереса в констатации ничтожности (то есть на основании абз. 2 п. 3 ст. 166 ГК). Зачем истцу констатировать ничтожность сделки, если он уже пропустил давность по пока ещё не заявленному требованию о присуждении (реституции). Но могут быть исключения, когда истец сможет обосновать наличие такого легитимного интереса. Например, если перед нами ничтожный долгосрочный договор, предполагающий периодические исполнения, то истец может пропустить давность по требованию о возврате осуществлённого им предоставления и именно поэтому даже не будет пытаться требовать реституции этого предоставления, но сохранять легитимный интерес в констатации ничтожности, дабы добиться внесения правовой определённости в отношения сторон на будущее, в части тех предоставлений, которые согласно ничтожному договорному плану планировались на будущее.

 

10.2.3. Момент начала течения давности

Крайне странно выглядит и указание в п. 1 ст. 181 ГК момента, с которого начинает исчисляться исковая давность по реституционному иску стороны сделки. Закон говорит, что при предъявлении реституционного иска стороной сделки давность исчисляется с момента начала исполнения ничтожной сделки, а по реституционному иску третьего лица давность исчисляется с момента, когда третье лицо узнало или должно было узнать о начале исполнения. При этом указано, что по иску третьего лица помимо трёхлетнего субъективного срока течёт еще и 10-летний объективный срок давности.

Подобное регулирование не встречается в развитых правопорядках и попросту абсурдно.

(а) Что вообще законодатель имеет в виду под исполнением и тем более началом исполнения для целей применения п. 1 ст. 181 ГК?

ВС РФ разъясняет, что под началом исполнения по смыслу п. 1 ст. 181 ГК следует понимать такую ситуацию, когда одна из сторон приступила к фактическому исполнению, а другая – к принятию такого исполнения (п. 101 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»). Но такое разъяснение мало проясняет данный феномен.

Если толковать закон буквально, то можно теоретически предположить, что под началом исполнения сделки следует понимать любые действия сторон по реализации её условий. Обязательственный договор может начать исполняться в части тех или иных информационных или иных организационных обязанностей задолго до того, как будет осуществлено то или иное имущественное предоставление, о реституции которого может идти речь. Согласно обсуждаемой концепции, давность по реституции предоставления или его денежного эквивалента в таком случае начнёт исчисляться ранее, чем будет осуществлено само предоставление и возникнет само обязательство по реституции. Такое буквальное прочтение выглядит откровенно нелепо и должно быть отвергнуто. Закон в п. 1 ст. 181 ГК под началом исполнения сделки, видимо, имеет в виду не исполнение любого элемента её обязательственной программы, а осуществление по сделке того самого предоставления, которое и создаёт то самое реституционное обязательство, присуждение к исполнению к которому и подвергается действию давности. 

При этом логично исходить из того, что давность по реституции с момента начала исполнения течёт для исполнившей стороны, то есть для кредитора по реституционному требованию. Если противоположная сторона не осуществляла предоставление, то ей нет смысла предъявлять иск о реституции, но она может предъявить иск о констатации ничтожности, и такой иск задавниваться не должен (см. подразд. 10.2.2 выше).

(б) Пролонгированное или периодическое предоставление

Но здесь мы сталкиваемся с куда более сложной проблемой. Осуществление предоставления может быть растянуто во времени и носить пролонгированный характер. В такой ситуации несколько странно исчислять давность с момента начала исполнения. ВС РФ исходит из того, что под началом исполнения по смыслу п. 1 ст. 181 ГК следует понимать такую ситуацию, когда одна из сторон приступила к фактическому исполнению, а другая – к принятию такого исполнения (п. 101 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»). При таком подходе, если исполнитель на основании ничтожного договора начал учить заказчика в 2021 году, а процесс обучения закончился в 2024 году, то предъявленное сразу же после окончания обучения требование исполнителя о взыскании денежного эквивалента осуществлённого предоставления окажется задавнено. Допустим также, что ничтожен договор водоснабжения, но, несмотря на это, он исполнялся в течение 10 лет: неужели если будет заявлен иск о взыскании денежного эквивалента потреблённой воды, он будет полностью отклонён только потому, что процесс исполнения начался более чем за три года до предъявления иска? Или представим, что по ничтожному договору аренды арендатор пользовался объектом недвижимости на протяжении 5 лет: неужели требование арендодателя о взыскании денежной компенсации за это длящееся предоставление по рыночной ставке арендной платы, предъявленное сразу по истечении этих 5 лет, окажется задавнено даже в отношении периода пользования, который имел место непосредственно перед предъявлением иска, только потому, что само пользование началось более трёх лет назад? То же и с ничтожной ссудой, ничтожным лицензионным договором и т.п. Как представляется, было бы справедливо отдельно исчислять давность за соответствующие отрезки времени, в течение которых осуществлялось длящееся предоставление по ничтожной сделке. Например, в описанном примере с пятилетней ничтожной арендой, по истечении которой последовал иск о возмещении стоимости использования вещи, было бы логично исходить из того, что давность пропущена по требованию о компенсации за первые два года пользования, но не пропущена за последние три года.

Для реализации данной идеи потребуется скорректировать принятое понимание фразы о «начале исполнения» и попросту слово «начало» проигнорировать. В контексте исчисления давности значение имеет момент осуществления того предоставления без правового основания, которое и породило реституционное обязательство (то есть момент получения неосновательного обогащения).

Та же проблема возникает и в сюжете с ничтожностью договора, на основании которого осуществлялись периодические предоставления. Корректно исчислять давность по иску о реституции соответствующего предоставления не с момента, когда было осуществлено первое предоставление, а в привязке к моменту осуществления того предоставления, по поводу которого осуществляется реституция. Например, если по ничтожному в силу незаконности договору в течение нескольких лет периодически отчуждались вещи или уплачивались деньги, и с момента первого по времени такого предоставления прошло более трёх лет, то это не должно влечь признание задавненными притязаний по реституции в отношении последующих предоставлений, с момента осуществления которых не прошло трёх лет.

Иначе говоря, «начало исполнения» – редакционная неточность, которой не стоит придавать серьёзного значения. Если принять предлагаемое толкование contra legem, то российский режим реституции по ничтожным сделкам в этом аспекте приблизится к тому, что считается общепринятым, и в целом станет более рациональным. Абсолютно ненужное отличие специальных правил о реституции от общих правил о кондикции исчезнет. Ну в самом деле, разве есть хотя бы малейшая логика в том, чтобы при длящемся предоставлении, осуществляемом по незаключённому договору, давность считалась с момента осуществления соответствующего предоставления, а при реституции предоставления по ничтожному договору – с момента начала осуществления такого предоставления?

В то же время и по этому вопросу нельзя сказать, что судебная практика однозначно данный тезис поддерживает. Более того, в практике ВС РФ можно обнаружить примеры буквального применения закона. Так, по мнению ВС РФ, срок исковой давности по искам о реституции всех уплаченных по кредитному договору комиссий за ведение ссудного счёта, которые были установлены ничтожным условием договора, исчисляется не отдельно по каждому безосновательному платежу, а в отношении всех таких платежей со дня, когда заёмщиком началось исполнение недействительной сделки по уплате комиссии за ведение ссудного счёта, а именно со дня уплаты первого спорного платежа (ответ на вопрос № 2 Обзора судебной практики ВС РФ № 2 (2015), утв. Президиумом ВС РФ 26.06.2015), п. 3–3.1 Обзора судебной практики по гражданским делам, связанным с разрешением споров об исполнении кредитных обязательств, утв. Президиумом ВС РФ 22.05.2013). Более нелепый подход трудно себе представить. Получается, что если с момента внесения первого платежа прошло более трёх лет, то все последующие платежи в счёт ничтожного условия будут изначально влечь возникновение задавненного реституционного требования и шансы на их реституцию отсутствуют.

 

10.2.4. Является ли трёхлетний срок давности по реституционному иску стороны ничтожной сделки объективным?

В силу комментируемой нормы трёхлетний срок давности по иску стороны сделки о реституции привязан к объективному обстоятельству – началу исполнения, а не к моменту, когда истец узнал или должен был узнать об отсутствии правового основания для осуществлённого им предоставления. Буквальное толкование наталкивает на мысль о том, что закон устанавливает особый объективный срок давности, и перед нами ещё одно непонятное отличие российского регулирования реституции от общего режима кондикции или виндикации и общепринятых в европейском праве стандартов. Но это очевидная ошибка.

В большинстве случаев применение п. 1 ст. 181 ГК в рамках его буквального прочтения не вызывает проблем, так как ничтожность сделки обычно очевидна или должна была быть очевидна сторонам уже в момент её совершения и тем более на момент её исполнения. Соответственно, момент осуществления предоставления совпадает с моментом, когда сторона, осуществлявшая предоставление, узнала или должна была узнать об отсутствии правового для него основания из-за ничтожности сделки. Но могут быть ситуации, когда ничтожность сделки не была известна и не должна была быть известна одной из сторон в момент осуществления ею предоставления, и она узнаёт о ничтожности сделки намного позднее. Безусловно, всем вменяется знание закона. Но сторона могла не знать об обстоятельствах, предопределяющих применение к договору того или иного запрета закона. Например, продавец земельного участка мог не знать о том, что покупатель имеет иностранное гражданство и не вправе приобретать земельный участок в приграничной зоне, а покупатель акций мог не знать, что продавец лишён по суду дееспособности. Если следовать букве закона, то обстоятельство, что сторона, осуществившая предоставление, не знала и не должна было знать о ничтожности сделки в момент её совершения и осуществления своего предоставления, а соответственно и не имела оснований предъявлять иск о реституции, не препятствует запуску течения срока давности по такому требованию. Соответственно, если эта сторона узнает о ничтожности сделки по прошествии трёх лет с момента осуществления предоставления, то давность к этому моменту уже будет пропущена, и вернуть осуществлённое предоставление ей не удастся.

Логичность такого решения крайне сомнительна. Представим, что субъективно добросовестный покупатель внёс оплату по договору участия в долевом строительстве, и через три года, к моменту, когда дом построен, он узнаёт, что договор ничтожен по тем или иным основаниям, и квартиру он от застройщика не получит: справедливо ли отказывать покупателю в возврате уплаченной цены в такой ситуации? Или представим, что малолетний гражданин или лицо, лишённое дееспособности по суду, подарили постороннему недобросовестному лицу, воспользовавшемуся недееспособностью такого дарителя, крупную сумму денег или принадлежащее дарителю ювелирное украшение, о чём законный представитель узнал только спустя некоторое время. Неужели логично исчислять исковую давность по иску о реституции данного подарка с момента его осуществления и без оглядки на то, когда о случившемся узнал или должен был узнать опекун или иной законный представитель? Очевидно, что это в высшей степени нелогично и даже абсурдно.

В большинстве европейских стран применительно к реституции по ничтожной сделке применяются общие правила течения исковой давности, которые предполагают применение субъективного срока давности, исчисляемого с момента, когда истец узнал или должен был узнать о наличии оснований для предъявления такого требования (нередко дополняемого более длительным объективным сроком давности). Полный отказ от применения субъективного срока давности и его замена на достаточно короткий объективный срок является достаточно необычным решением. Получается, что течение давности по иску о возврате предоставления по ничтожной сделке в данном аспекте принципиально отличается от течения давности по обычным кондикционному или виндикационному искам о возврате предоставленного без правового основания (например, по иску о возврате предоставленного по незаключённому договору). Но в чём логика такой дифференциации, понять сложно.

Стоит предложить вариант толкования, в рамках которого п. 1 ст. 181 ГК говорит не об объективном, а о субъективном трёхлетнем сроке давности, просто опровержимо презюмируя, что сторона, требующая реституцию, знала или должна была знать о безосновательности своего предоставления в момент осуществления последнего, но эта презумпция может быть опровергнута, и в последнем случае трёхлетний срок давности начнёт исчисляться с момента, когда истец узнал или должен был узнать о ничтожности сделки. При этом в такой ситуации в дополнение к этому трёхлетнему сроку должен применяться десятилетний объективный срок давности, исчисляемый с момента осуществления предоставления (п. 2 ст. 196 ГК). Это толкование будет носить природу contra legem, так как текст закона прямо указывает, что 10-летний объективный срок применяется только к реституционному иску третьего лица.

 

10.2.5. Предложения

По большому счёту все вышеописанные проблемы связаны с тем, что законодатель зачем-то пытается установить особые правила о течении давности по искам, обусловленным ничтожностью. Таких правил нет ни в одном развитом правопорядке, который в принципе разграничивает ничтожность и оспоримость. Все эти проблемы испаряются, если просто исключить правила п. 1 ст. 181 ГК. До тех пор от судебной практики требуются определённые усилия для того, чтобы за счёт contra legem толкования дезавуировать весь деструктивный потенциал действующей редакции данной статьи.

 

10.3. Дополнительная литература

Гордон В.М. Иски о признании. Ярославль. 1906. С. 322–330.

Гурвич М.А. Пресекательные сроки в советском гражданском праве. М., 1961. С. 60–62.

Крашенинников Е.А. Понятие и предмет исковой давности. Ярославль, 1997. С.19-23, 54-65

Попов Б.В. Исковая давность. М., 1926. C. 12–14.

Солдатенко С.В. Применение исковой давности к искам о признании: проблемы теории и практики. / Сделки, nредставительство, исковая давность. Сост. и отв. ред. А.В. Егоров. М., 2017. С. 560–621.

Тузов Д.О. Иски, связанные с недействительностью сделок. Томск, 1998. С. 28–35.

Тузов Д.О. Теория недействительности сделок: опыт российского права в контексте европейской правовой традиции. М.: Статут, 2007. П. 1422, 1442.

Trabucchi A., Cian G. Commentario breve al Codice Civile. 15 ed., 2022 (art. 1422).

Münchener Kommentar zum BGB. Band 1: Allgemeiner Teil. 9 Auflage. 2021. Vorbemerkung. §§121, 124.

J. von Staudingers Kommentar zum Bürgerlichen Gesetzbuch: Staudinger BGB – Buch 1: Allgemeiner Teil. 2021. §§121, 124.

 

Заключение и перспективы

Проведённый выше анализ носит достаточно обзорный характер. Для более глубокого погружения в описанную выше проблематику рекомендуется изучить дополнительную литературу, часть из которой была приведена выше.

Остаётся вкратце отметить возможные направления совершенствования общих положений о сделках за рамками исправления вышеуказанных неточностей и недостатков.

(а) Следует уделить более пристальное внимание правовому регулированию односторонних сделок, особенно тех, которые носят интервентный характер и навязывают правовые эффекты адресату (адресатам). Для примера, в ГГУ имеется достаточно большой массив правил, уточняющих применение общих положений о сделках к таким односторонним сделкам (например, §111, п. 3–4 §143, §174, §180, п. 3 §182, §1367 и др.), но российский законодатель эту проблематику практически полностью игнорирует. Сейчас множество общих положений о сделках (об условных сделках, о согласии на совершение сделки, о последствиях превышения полномочий и мн. др.) просто не может адекватно применяться к односторонним интервентным сделкам, что во многом дискредитирует сам пандектный метод регулирования сделок.

(б) Возможно, в ГК следует дать общее определение распорядительной сделки и зафиксировать значение наличия распорядительной власти для срабатывания её правового эффекта. Такое общее регулирование обычно не встречается в гражданских кодификациях развитых правопорядков, но есть основания думать, что в российском праве, в котором разграничение распорядительных и обязательственных сделок до сих пор вызывает определённые сомнения и далеко не всегда последовательно проводится в судебной практике, такая новелла была бы полезной.

(в) Следует подумать над совершенствованием российских правил о последствиях несоблюдения повышенных требований к форме сделки, которые были согласованы ранее самими сторонами для своих будущих сделок. Сейчас нормы ГК как будто бы исходят из того, что несоблюдение таких требований может повлечь ничтожность сделки (п. 1 ст. 159, абз. 4 п. 1 ст. 160, п.  2 ст. 162, п. 2 ст. 163, абз. 2 п. 1 ст. 434 ГК), но это решение вызывает споры в науке и часто оценивается как недостаточно гибкое.

(г) Логично навести элементарный порядок в изложении общих правил о недействительности сделок, закреплённых в ст. 166–167 ГК, установив в одной статье отдельный блок общих правил для оспоримых сделок, в другой – общие положения о ничтожности, а в третьей – общие правила о реституции. Сейчас все эти вопросы перемешаны в правилах ст. 166–167 ГК, что не красит наш Кодекс.

(д) Следует всерьёз обдумать переход к системе аннулирования оспоримых сделок за счёт внесудебного заявления (по примеру немецкого или нидерландского права или основных международных актов унификации частного права). Такое решение могло бы быть установлено как минимум для ряда составов оспоримых сделок.

(е) Необходимо всерьёз задуматься над целесообразностью отражения в ГК института относительной недействительности. У этого шага есть свои за и против, но нередко мы остро ощущаем недостаточность жёсткого разделения таких форм порочности, как ничтожность и оспоримость. Впрочем, прежде следует данную проблематику более серьёзно проработать на уровне доктрины.

(ж) Следует урегулировать в ГК институт конверсии незаконной сделки по примеру многих европейских гражданских кодексов (например, §140 ГГУ, ст. 1424 ГК Италии, ст. 3:42 ГК Нидерландов).

(з) В науке необходимо окончательно определиться в вопросе о том, допустима ли ссылка на мнимость или притворность сделки в спорах с третьим лицом, и если аргументы в пользу введения здесь логики относительной ничтожности – по примеру ряда европейских правопорядков – перевесят, то логично отразить это в ГК.

(и) Необходимо проработать вопрос о целесообразности допущения внесудебной конвалидации сделки, совершённой малолетним или лицом, лишённым дееспособности по суду, в ситуации, когда законный представитель после совершения сделки её одобряет за счёт прямых заявлений или конклюдентным образом (в дополнение к судебной конвалидации, предусмотренной в п. 2 ст. 171 ГК и п. 1 ст. 172 ГК, или даже вместо таковой).

(к) В ГК явно не хватает общих положений о паулиановом иске, и прежде всего о его внеконкурсной вариации (внеконкурсное оспаривание). Судебная практика давно и активно использует этот институт, выводя его из совместного применения правил ст. 10 и ст. 168 ГК, но без законодательного регулирования ряд вопросов решается не самым удачным образом.

(л) Есть все основания включить в ст. 179 ГК такой состав оспаривания, как совершение сделки в результате злоупотребления доверием, недобросовестной эксплуатации зависимого положения, а также слабоволия или неопытности гражданина. Это предлагалось сделать в ходе реформы ГК, но данное предложение было без достаточных оснований отвергнуто.

(м) ГК явно не хватает общих правил о защите доверия к видимости наличия полномочий. Норма п. 2 ст. 189 ГК абсолютно недостаточна в плане охвата своей гипотезы, а вынужденное использование судами правила ст. 182 ГК о полномочиях в силу обстановки выглядит паллиативным решением.

(н) Требуют совершенствования правила ст. 189 ГК о публикации сообщений об отзыве простой письменной доверенности. В результате серии поправок в этой сфере возникло ненужное нагромождение различных конкурирующих механизмов реализации этой задачи.

(о) Как уже отмечалось во введении, требуют серьёзного совершенствования общие положения о решениях собраний и их недействительности. Введя в Кодекс общие положения ст. 181.1–181.5 ГК на сей счёт, российский законодатель пошёл на смелый эксперимент. Подобного общего регулирования нет ни в одном из известных мне развитых правопорядков. Сама эта идея выглядит перспективной и в целом правильной. Но очевидно, что путь первопроходца труден и опасен, и поэтому далеко не все введённые нормы удачны. Так что здесь требуется ревизия, но не ранее, чем накопится достаточный доктринальный материал.

Остаётся только заметить, что всё написанное в настоящей статье ни в коем случае не следует воспринимать как предложение осуществить новую комплексную реформу ГК в обозримой перспективе. Этого не стоит делать. Какие-то точечные поправки в ГК в части общих норм о сделках возможны, но концептуально реформировать Кодекс, как мне кажется, в ближайшие годы нет необходимости. Нашему праву ещё нужно отойти от стресса, вызванного последней реформой. До момента внесения соответствующих точечных поправок многие из описанных выше проблем можно решать постепенно в рамках судебного правотворчества.